— Один бухгалтер из Нью-Йорка, который сам ничего за свое изобретение не получил.
— А эти новые двадцатидолларовые бумажки, с желтизной? Как по-твоему, уродские они или нет?
— Ну конечно, уродские.
— Ладно. Теперь про Бена Аффлека и Дженнифер Лопес. Сначала они расходятся, потом оба получают лицензию на ношение огнестрельного оружия, потом вместе появляются в казино «Ред сокс», потом снова расходятся. Что это за игра такая? Правда ли, что мы чуть не стали свидетелями первого в мире преступления, совершенного суперзвездами?
— Два отпетых придурка пытались наколоть друг друга. И потом, это далеко не первый случай. — И он раздраженно шмыгнул носом. — Вообще-то я имел в виду вопросы о Боге Одиночества.
Меня охватил холод. Как в «Стар-треке», [48] когда капитана телепортируют на планету и он медленно распадается на тысячи сверкающих частиц, так же медленно охватил меня этот холод. Смотреть на моего спутника мне не хотелось, но я все же смотрел. Он протянул мне сигарету. Я взял ее, приложил кончиком к его горящей сигарете, а потом затянулся, пока табак не разгорелся.
— Не мог же ты не заметить сходства, — сказал он и медленно повернул голову в профиль.
— Больше всего ты напоминаешь вардлинита.
— Но я не вардлинит, и ты это знаешь.
— Может, тогда сам скажешь, кем ты хочешь, чтобы я тебя считан?
— Мне все равно, просто я думал, что, может, тебе интересно будет об этом поговорить. — И он щелчком отправил сигарету за край утеса. — Но доказать все равно ничего не возможно. Это мы уже выяснили.
— Опять ты мне мозги паришь, — сказал я.
— Еще бы, такой соблазн.
— Так, по-твоему, я деревенщина? Болван?
— Вот именно, деревенщина. Хоть и знаменитая, но все же деревенщина. Правда, и это тоже неважно.
Пару минут я курил молча.
— А кем ты сам себя считаешь?
— Помнишь, в Библии говорится, что Бог создал человека по своему образу и подобию? Большинство людей верят, будто это значит, что Бог выглядит как гоминид, у которого большие пальцы рук противопоставлены остальным, на самом же деле это означает, что наш разум создан по тому же принципу, что и Божий. Может, он и слышит, как пердит самый мелкий воробышек и знает самые потаенные наши мысли, [49] но понятия не имеет о том, какова его собственная природа. В точности как мы с тобой.
— Умно, — сказал я. — Ловко ты вывернулся. Только меня на это не купишь.
— На что «на это»?
— На то, что ты якобы Бог Одиночества.
— Ну… — Незнакомец вытряхнул из пачки следующую сигарету. — Хотя бы в отрицательном смысле, но ты все же это признал.
— Хочешь новость, Даррен? Никакой ты не бог.
Он закурил сигарету, и налетевший неизвестно откуда ветерок подхватил струйку дыма.
— И даже сейчас? Знаешь, это странно, потому что у меня такое чувство, будто именно я тут все и контролирую.
Я разрывался между желанием бежать без оглядки и кинуться на него с кулаками, и в результате остался сидеть, как сидел.
— Чтобы во что-то поверить, надо от этого опьянеть, — сказал он. — Это как с любовью. Пока от нее не опьянеешь, в нее не поверишь.
Я предпочел не отвечать. «Я справлюсь, — мысленно твердил я себе, — чем бы это ни кончилось. А потом поеду домой и снова заберусь в тот мир, где мы с Терезой жили вместе». Каменистый выступ, на котором мы сидели, был изрезан десятками параллельных бороздок, как будто, когда он был еще совсем новый и мягкий, по нему протащили какое-то существо с большим количеством усиков. Вглядевшись в них, я вдруг обнаружил армию крохотных, даже в микроскоп не видимых тварей, которые бродили там, сбившись с пути и умирая от голода, недоступные ничьему восприятию, кроме моего. На миг их трагедия захватила меня целиком. Взглянув вверх, я заметил, что воздух наполнился прозрачным блеском. Впечатление было такое, как будто мы сидим внутри кристалла или снежного шара, где небо засушливо и вместо снега песок. А вместо солнца пылающий циркониевый куб, утонувший в небесном сиянии. Над нашими головами парил цифровой гриф. Мои мысли метались туда и сюда, как выпущенные из садка кролики, которые не знают, куда им идти и зачем, и пугаются этой огромной новой беспредельности. Все соседние кусты кишели торопливо жующими тварями, которых я прежде не замечал. Я спрашивал себя, как звучало бы дыхание паука, будь он в пятьдесят раз больше человека. И тут же мне представилось, будто я слышу торопливый прерывистый свист. Я уставился на свою еще не докуренную сигарету, понимая, что чувствую себя куда более счастливым и беззаботным, чем следовало бы.
— Что это ты мне подсунул? — спросил я.
— Волшебная сигарета. Вещь штучная, мое изобретение. Называется… — он изобразил пышный восточный жест, как будто дует в трубу, — «Совершеннейший улет». «СУ».
У меня мелькнула мысль, а не выбросить ли сигаретку, но мне показалось, что результат не будет стоить затраченных усилий.
— Я собирался назвать их «Квинтэссенцией», но потом подумал, что будет слишком похоже на духи, — сказал Даррен. — Мне показалось, тебе не хватает перспективного зрения, чтобы увидеть то, что здесь сейчас произойдет.
— И что же это? — заплетающимся языком спросил я.
— Сейчас перед тобой раскроется сердце твоего недруга.
Мне вдруг стало интересно, всегда ли он курит сигареты именно этого типа. Если да, то это многое объясняет.
— Ты сейчас наверняка плохо соображаешь, — сказал он. — Не напрягайся. Это всего лишь первая реакция. Скоро полегчает.
Я его почти не слышал; я вслушивался в свое нутро, откуда поднимался такой жар, который выжигал меня, как будто я пекся в микроволновке.
— А давно мы тут сидим? — спросил я.
— В плане времени недавно, но в плане отношений… вот-вот станем историей.
Понимание его слов пришло и снова ушло. Меня занимал более важный вопрос.
— Если ты Бог Одиночества, — начал я, — то есть если ты на самом деле он, так докажи это.
— Отлично. Просто замечательно. Вот мы и до Библии добрались. Кто просил Христа сотворить чудо в доказательство своей божественности? И что он при этом говорил? Помнишь?
— Дьявол, по-моему. А Иисус велел ему отваливать.
— Вот-вот. Теперь и я припоминаю. Однако ближе к делу: что сказал бы я, если бы мне бросили такой вызов?