Я начал ломать голову над этим вопросом и уже придумал несколько возможных вариантов, когда Даррен прервал меня:
— По-моему, я это уже говорил. Историю не перепишешь. Черт! Я ведь мог и что-нибудь поинтереснее придумать, а не просто ляпнуть «Отлично. Вот мы и до Библии добрались». Я мог бы сказать, гм… Эй, парень, ты как?
— Черт, да я сам могу что-нибудь поинтереснее выдумать! — ответил я. — Как тебе, например, вот это? «Доказательство? А чего ты хочешь? Чтобы у меня из задницы подсолнух вырос? Нет, брат, не на того напал».
Его улыбка стала шире и в конце концов превратилась в ухмылку.
— Да нет, парень. Я имел в виду, как ты себя чувствуешь?
— А-а. — Я прислушался к себе. — Неплохо.
— Все проблемы позади? Ты сосредоточился на настоящем?
— Ну да… В общем, да. — И я снова затянулся волшебной сигаретой.
— А мне понравилась твоя идея, ну эта, насчет подсолнуха. Жалко, что я сам до такого не додумался.
— Ну что я могу тебе сказать? Дарю!
В краешек окружавшей нас тишины начала вгрызаться электропила.
— А вот и наш субъект на своем «харлее», — сказал мой спутник. — Ляг лучше на живот, глядеть удобнее будет.
С вершины нашей скалы было как раз видно шоссе — серая в крапинку полоска, похожая на растянутую кожу гремучей змеи. Приближаясь к нам, мотоцикл Трита чертил на песке духу, из-под заднего колеса летела пыль. Гудение двигателя переросло в грохот, напоминающий гул взрыва. Трит притормозил у плоской скалы, дважды поддал газу, потом выключил двигатель, слез с мотоцикла, встряхнул затекшей ногой и начал расстегивать рубашку. Он повесил ее на камень и остановился, оглядывая пустыню и небо. Гриф все еще кружил. Трит взъерошил волосы, размял плечи, расслабил шею. Потом расстегнул ремень и стянул с себя джинсы. Под ними оказались светло-зеленые плавки.
— Какого черта он там делает! — прошептал я.
Даррен прижал палец к губам и сделал мне знак не отвлекаться. Тем временем Трит взгромоздился на камень и теперь стоял на его нижнем крае, лицом к пустыне. В следующий миг он протянул вперед руки на манер жреца, обращающегося к своему богу. Кому он посылал свой призыв — небу, кружащему в нем грифу, который спустился пониже, или плоду собственного воображения, — сказать было трудно. Постояв так секунд тридцать, не меньше, он снял трусы и лег на спину, а его голова оказалась на небольшом выступе в высокой части камня, как на подушке. Потом он стиснул свой член рукой и начал мастурбировать. В пустыне стояла такая тишина, что слышно было, как он шепчет похабные слова, поощряя невидимую возлюбленную.
Мне стало противно, — не только за него, но и за себя, подглядывающего из засады, — но еще раньше наступил миг, когда мне показалось, будто я и впрямь заглянул к нему в душу и увидел не обыкновенного дрочера, но идолопоклонника-извращенца. И тут же подумал, что ошибался на его счет. Он все же оказался человеком верующим. Что и говорить, странно, но свои повседневные дела — валанданье с мисс Люси, побег в пустыню ради нескольких минут самоудовлетворения — он делал с одержимостью религиозного фанатика. Бог, которому посвящалась эта своеобразная служба, представлялся мне черной виниловой тварью с неоновыми глазами, живущей в какой-нибудь пещере под Лас-Вегасом, гламурной голливудской ипостасью врага рода человеческого, чье дыхание — смесь бензиновых паров и «Белых бриллиантов» Элизабет Тейлор, [50] а гриф — его помощником, прилетевшим в пустыню принять поклонение верующего. Но сильнее всего я ошибся, как я тут же понял, в оценке степени безумия самого Трита. Его распущенность и жадность служили всего лишь прикрытием другого, куда более страшного порока. Неудивительно, что я недооценил опасность, которую он собой представлял. И во всех прочих смыслах я его тоже недооценил.
Я начал медленно отползать от края. Даррен схватил меня за руку, но я вырвался и на заду съехал на ту скалистую площадку, где мы коротали время в ожидании Трита. Там я возобновил свое знакомство с бороздками в камне — каньонами и затерянной в них армией. Птицы кружили над головами солдат, обращаясь к ним голосами их возлюбленных, подгоняя вперед жалобными криками, в которых звучала история насилия и членовредительства. Их полководец, мальчик с желтыми глазами без зрачков, был ослеплен видением, примчавшимся следом за ними откуда-то из пределов Базар-Англота, города, который они разорили, и им оставалось лишь уповать на то, что скакун вождя, ведьма Самари, заточенная в теле белой кобылы, стряхнет могучее заклятие и вернет его взору былую силу. Мне подумалось, что было бы неплохо пересыпать их историю ссылками на новый стиль и, превратив в притчу для детей всех возрастов, отправить по мейлу Сью Биллик.
Даррен спустился следом и предложил мне новую сигарету.
— Я еще от той не отошел, — сказал я.
— От этого дерьма не помирают. Наоборот, чем больше куришь, тем лучше себя чувствуешь. И это одна из причин, почему я назвал его…
И он выжидающе умолк.
— …«Совершеннейший улет», — без всякого энтузиазма закончил за него я. — Что там Трит делает?
— Да так, разговаривает сам с собой. Он никогда сразу не уходит, ждет еще минут двадцать. Пока сперма на пузе не засохнет.
— О господи! — Я выхватил у Даррена сигарету из пачки и закурил.
— Так ты понял, что я тебе говорил насчет Трита? Он не обыкновенный христианский прилипала. У него с головой не в порядке. И он никогда от тебя не отстанет.
— Может быть, и так.
— Не «может быть», а точно. Думаешь, раз вы с Терезой не в Першинге, так он теперь чем-нибудь другим займется? Зря надеешься.
— Положим, ты прав, — сказал я. — Но что это с ним такое?
— Детская психотравма, наверное.
— Да нет, я имею в виду, чем он занимается? Ведь это же не христианство в действии.
— Нет, это новый стиль.
Я так и сел.
— Ну да, конечно.
— Точно тебе говорю. Или ты думаешь, он книгу твою не читал? А чего же он тогда так на тебя взъелся? Никогда себя об этом не спрашивал? Да он умирает от ревности. А все потому, что божественное орудие, которое он искал всю жизнь, досталось тебе.
— Раньше ты говорил, что он просто хочет держать в узде своих. Свою паству.
— И это тоже. Но главная причина в том, что не он создал новый стиль. У него отняли славу, и он никак не может этого пережить, ведь он так к ней стремится. Ну почему он сам до этого не додумался? Вот вопрос, который он не перестает себе задавать. Ты его обогнал, и он обломался. Зато теперь он всего себя посвятил твоему искусству. Ублюдок строчит молитвы день и ночь. Спросишь, зачем он тогда ездит к мисс Люси и сюда? Да просто причесывает новый стиль на свой манер. Приукрашивает. Рюшечки-оборочки навешивает.