«Зачем я нажрался?» – спросил себя Андрей, с трудом выбираясь наружу. Ответа не было, но он был известен. Если фляжка заправлена спиртом, то он, этот спирт, будет непременно выпит, это аксиома.
Пока Андрей прохаживался туда-сюда на ослабевших, ватных ногах, пока щипал себя за ляжки и пытался очухаться хоть немного, незаметно стемнело. Кто-то включил фары, и мужики разбрелись по округе, собирая на освещенных островках степи сухую траву на растопку. Дровишки припасли загодя, их уже сложили шалашиком, а над ними пристроили закопченный котел на гнутой железяке. Кто-то чистил картошку и лук, кто-то вспарывал банки с тушенкой, кто-то кромсал ножом буханки черствого хлеба.
Хозяйничающие мужики казались Андрею безликими тенями, которых насчитывалось значительно больше, чем было на самом деле. Парни из машины сопровождения ужинали отдельно, разложив снедь на багажнике «Жигулей». Крепкие, молчаливые, угрюмые, они мерно двигали челюстями, поглядывая на водителей. Чтобы не привлекать их внимание, Андрей с головой залез под поднятую крышку капота и сделал вид, что копается в моторе. Он надеялся, что от свежего воздуха в голове прояснится, но уж очень много скопилось там алкогольных паров.
– Фонарик дать? – спросил неслышно приблизившийся Суранов.
– А? – обернувшийся Андрей едва не сверзился с бампера, на котором стоял. Его подошвы были как деревянные, очень скользкие и совсем негнущиеся. Вместо лица Суранова виднелось какое-то смутное пятно, зависшее во мраке. Сфокусировав взгляд на этом пятне, Андрей попытался улыбнуться.
– Нажрался, – заключил старший колонны. – Теперь тебе жопа.
– Вссс… фффпп… – это означало: «Все в порядке».
– Какой уж тут порядок, ексель-моксель. Бугаи столичные только и ждут, чтобы кого-нибудь из наших отметелить за пьянку. У них кулаки чешутся, а ты на рожон лезешь. – Суранов досадливо крякнул. – Изуродуют как бог черепаху, а деньги отымут. Хорошо это?
– Пллххх.
– То-то и оно, что плохо. Вот что, Костечкин. Сразу спать ложись, а к столу даже не подходи – мигом вычислят, навешают звездюлей, мало не покажется. – Суранов поскреб макушку и добавил: – Скажу народу, что лихоманка у тебя, простудился, мол. На землю-то спуститься сможешь?
Слегка протрезвевший Андрей кивнул:
– С-смогу.
– Как спрыгнешь, сразу под машину залезай, будто чинить чего-то собрался. В кабину не суйся, там бугаи перегар от тебя учуят. Ползи до задних колес и забирайся в кузов. Между ящиками проход оставлен. В дальнем конце, возле самой кабины, спальник лежит. На нем и отсыпайся.
– Откуда там взятся спальнику? – вяло удивился Андрей, осторожно сползая на землю.
– А я там сам позавчера отдыхал с перепою, – проворчал Суранов и пошел к одеялу с разложенными на нем харчами.
Минут через пять Андрей выбрался с противоположной стороны «КрАЗа» и, неуклюже подпрыгнув, повис на скобе кузова. Еще столько же времени потребовалось ему для того, чтобы протиснуться между ящиками и бочками к переднему борту, а уснул он мгновенно, еще до того, как рухнул на воняющий бензином спальник. И так же мгновенно проснулся, как ему показалось.
Ночную тишину раздирали то трескучие, то гулкие, как удары молота, выстрелы.
Тах-тара-рах!.. Бо-ом, бо-ом!.. Та-ра-ра-рах!.. Бред? Пьяный кошмар?
Оказалось, нет. Когда Андрей приподнял тент и выглянул в образовавшуюся щель, почти все водители валялись на земле мертвые, а тех, кто еще шевелился, добивали из темноты, озарявшейся желтыми вспышками. Вскоре на светлой лужайке, освещенной фарами «КрАЗа», появились нападающие – трое высоких, по-городскому щеголеватых, опрятных; остальные, по виду местные, низкорослые, одетые как попало, страшные в своей молчаливой деловитости. На то, что они начали вытворять выхваченными на ходу ножами, смотреть было невыносимо, и Андрей закрыл глаза.
Так и лежал, зажмурившись, на спальном мешке, ожидая, когда придут по его душу, и хмель выходил из него вместе с липким, холодным потом.
В кузов действительно заглянули, посветили фонариками, но вглубь забираться не стали, а просто обменялись невнятными репликами и спрыгнули на землю. Но главная удача Андрея Костечкина заключалась в том, что грузовик, в котором он затаился, тронулся с места и покатился по степи самым последним.
Он продолжал верить в свою счастливую звезду, когда на ходу вывалился из кузова и, кувыркнувшись, остался лежать на холодной земле, провожая взглядом красные огоньки колонны, в которую влилось не меньше трех чужих автомобилей. Он надеялся на удачу и пару часов спустя, когда, прихрамывая, спешил на свет костра, возле которого виднелись человеческие фигуры. И лишь потом, уже обобранный до нитки, уже нещадно избитый и посаженный на цепь, он понял, что бывают ситуации, когда живым хуже, чем мертвым.
* * *
Рабство в третьем тысячелетии от рождества Христова мало чем отличается от рабства на более древних этапах существования человечества. Разве что провинившихся лупят, к примеру, не суковатой палкой, а эластичной милицейской дубинкой. Или вдруг решат угостить невольников какой-нибудь заморской фантой, хотя на поверку в бутылке вполне может оказаться моча бая, решившего таким образом повеселить себя и окружающих.
К счастью, бая пленники видели редко, он проживал, по местным понятиям, в настоящем дворце и редко выходил оттуда. Дом у него был каменный, с пристройкой из настоящего круглого леса, очень ценного в местах, где заурядному человеку и гроб-то смастерить не из чего. Под плоским навесом во дворе размещалась летняя кухня со столом на пару десятков едоков и большим казандыком – это такой старинный казахский очаг, слепленный из глины. Здесь с утра до вечера восхитительно пахло курдючным салом, в медном казане на огне бурлил прозрачный жир, в котором по праздникам плавали-кувыркались поджаристые манты. Слева к кухне примыкал гараж на два автомобиля, а за ним, скрытые от посторонних глаз, лепились хозяйственные постройки, смахивающие на кошары для овец.
Другие приметы сказочной роскоши тоже были налицо – крыша из оцинкованного железа, высоченная ограда из сырцовых блоков, двустворчатые ворота на сварных петлях, снабженные специальной калиточкой, запирающейся изнутри на задвижку. Судя по кирпичной трубе, в доме имелась добротная русская печь, а то и английский камин, у которого, как представлялось издали, приятно посидеть вечерком в стеганом узорчатом халате с чашкой кумыса в руках. Впрочем, бай мог отдавать предпочтение душистому зеленому чаю. Андрей часто представлял себе этого ублюдка, прихлебывающего либо конское молоко, либо чаек, довольного собой, лоснящегося, распаренного. А потом душил его собственными руками, иногда по нескольку раз на дню. Ненависть придавала этим видениям почти фантастическую отчетливость. Закрыв глаза, Андрей видел перед собой багровую физиономию бая, его закатившиеся глаза, его перекошенный рот, из которого вытекают слюни вперемешку с недопитым кумысом…
Но все это были бредовые мечты. На самом деле бай по вечерам угощался исключительно коньяком с изюмом, и не сидя, а полулежа. Правда, камин в его хоромах действительно имелся, хотя топить его приходилось не дровами, а обычными кизяками. Стены байского жилища были увешаны коврами ручной работы и фотографиями многочисленных родственников в аккуратных рамочках из орехового дерева. Повсюду была расставлена настоящая чешская мебель с финтифлюшками, на кроватях высились горки подушек, с потолков свешивались хрустальные гроздья многорожковых люстр.