Громов выплюнул белую пену и, хорошенько прополоскав рот, спросил:
– С какой стати ты взялся делать мне комплименты?
Корольков плеснул воду в подставленные ладони:
– Это не комплименты. Просто я хочу высказать вам свою поддержку. Чтобы вы не переживали о том, как выглядите в глазах окружающих.
Громов фыркнул. Вполне естественная реакция умывающегося человека. Но по мелкому вздрагиванию его спины можно было догадаться, что он беззвучно смеется.
– Ты полагаешь, что я переживаю?
– Н-ну, – пробормотал Корольков, – я читал, что даже самые беспощадные убийцы испытывают, гм, некоторые, гм, угрызения совести.
Резко распрямившийся Громов холодно взглянул на собеседника.
– У меня крепкий, здоровый сон, Игорь. Меня не беспокоят кровавые мальчики в глазах. Моя совесть совершенно чиста.
– Психологи…
– К черту психологов! Они знают лишь то, что творится в их собственной душе, ни больше, ни меньше. А я знаю, что происходит во мне, – Громов прикоснулся к груди. – И мое собственное сердце говорит мне: продолжай в том же духе. Вот если бы я отпустил бандитов на все четыре стороны, тогда да, мое сердце было бы не на месте. Оно спрашивало бы меня: а ты представляешь, сколько еще невинных людей погибнет от рук этой банды убийц? Жасман и его головорезы обзаведутся роскошными тачками, наденут на пальцы золотые перстни, будут хвастаться своими подвигами, сидя в ресторанах. Они и десятки тысяч им подобных. Тогда этот бесконечный шансон для братвы никогда не закончится. А глупые законопослушные граждане будут обсуждать плюсы и минусы моратория на смертную казнь.
– Да я ведь как раз на вашей стороне! – заволновался Корольков, порывисто расстегивая пальто, в котором ему становилось все жарче.
– Нет, парень, ты по другую сторону баррикад, – жестко сказал Громов. – Или ты полагаешь, что искупил былые грехи тем, что обыскивал мертвецов? Вздор! Всю сознательную жизнь ты только и занимался тем, что запускал руку в чужие карманы. Грабил людей. Весь твой так называемый бизнес – сплошной разбой. Ты лгал, предавал, шел на любую подлость, которая сулила тебе барыши. – В глазах Громова полыхнули белые зарницы. – Не говори мне, что ты на моей стороне. Никогда.
Корольков выставил перед собой ладони:
– Я не виноват, что мне пришлось стать коммерсантом. Я, что ли, эти рыночные реформы затеял? Нас всех поставили перед фактом. Хочешь жить – умей вертеться. Вот и крутимся, как белки в колесе.
– Как глисты в заднице, – Громов сплюнул. – Знаешь, я терпимо отношусь к проституткам, которые не скрывают своей натуры. Их интересуют только деньги, они на все готовы ради денег, кто хочет, тот им платит, – тут все честно и ясно. Но когда всякая шлюха начинает корчить из себя Сонечку Мармеладову…
– При чем здесь шлюхи? – оскорбился Корольков. – Даже как-то странно получается.
– Очень странно, – подтвердил Громов. – Тут ты прав на все сто. Передо мной стоит человек, который причинил горе моей дочери, а я с ним душеспасительные беседы веду, вместо того, чтобы… – Оборвав фразу, Громов решительно произнес: – Иди-ка ты баиньки, Игорь. От греха подальше.
Наступило молчание. Корольков осторожно открыл дверцу «Нивы» и приготовился нырнуть в ее нутро, когда услышал за своей спиной:
– Не сюда. Полезай в мою машину.
– Да какая разница?
– Сдается мне, что в голове у тебя вертятся всякие хитрые планы о том, как бы смыться отсюда с мешком наркоты, – сказал Громов. – А вдруг поддашься искушению?
– Все пугаете. – Корольков приблизился к «семерке», которую ему удалось открыть лишь со второй попытки. – Все угрожаете. Ищете повода от меня избавиться, да?
– Повод был с самого начала.
– Что же вас тогда останавливает?
– Видишь ли, – Громов задумчиво поскреб подбородок, – убитых бандитов я побросал как попало, и дело с концом. А для тебя придется могилу копать, не посторонний все-таки. Терпеть не могу это занятие.
– Оч-чень трогательно, – прошипел Корольков, закрывшись в машине.
Неподвижный, как истукан, он сидел с открытыми глазами и размышлял о том, как странно устроены некоторые люди. Судьба преподносит им подарок на блюдечке с голубой каемочкой, а они кочевряжатся, воротят носы. Идиоты. Чистоплюи. Да с миллионом долларов можно столько добрых дел совершить, что даже подумать страшно! Основать, к примеру, сиротский приют… Нет, возни много, лучше жертвовать солидные суммы на разные благотворительные цели… На одну цель, самую важную. Сто… пятьдесят… двадцать тысяч…
«Да, это оптимальный вариант, – решил Корольков, упершись подбородком в грудь. – Только какая же у меня цель?»
Так и не найдя ответа на собственный вопрос, он незаметно задремал.
* * *
Время тянулось по минутке, по секундочке, а ничего не менялось. Разве что луна постепенно смещалась к горизонту, но какое дело людям до луны, а ей – до людей?
Опираясь на отцовское плечо, Ленка подпрыгнула, уселась на капот «Нивы» и, болтая ногами, предположила:
– Рубинчики могут подкрасться пешком, чтобы появиться в поселке внезапно. Не верится мне в то, что они собираются честно расплатиться за товар. Тут все играют не по правилам.
– А где играют по правилам? Может быть, там? – Громов взглянул на звездное небо. – Жаль, если это не так.
– В детстве я читала один фантастический рассказ, – тихо сказала Ленка. – В нем люди следят за падающей звездой и загадывают разные желания. А в конце выясняется, что этой звездочкой был космонавт, загоревшийся при попадании в земную атмосферу. – После минутного колебания Ленка призналась: – Этот рассказ очень сильно на меня подействовал. Я перестала верить в чудеса. Хочу, а не получается. Столько говорят о свете в конце туннеля, о бессмертии души, которую вроде как даже взвесить можно… Об этом интересно читать… Но когда уходит твой близкий человек… – Ленка помотала головой, отчего ее спутанные волосы полностью скрыли ее лицо.
Громов протянул руку к дочери, но она отстранилась.
– Не жалей меня, не надо. Мне от этого только хуже.
– Я просто хотел убрать волосы с твоего лица.
– Зачем?
– Чтобы видеть твои глаза.
– Не волнуйся, папа. Я не плачу.
– Ну и напрасно… – Громов все же прикоснулся к плечу дочери, на мгновение стиснул его, потом ласково потрепал. – Когда ты была маленькой, мы часто гуляли с тобой за городом, помнишь?
Ленка кивнула:
– Помню. Обратно меня приходилось нести на руках.
– Дорога, по которой мы шли к посадке, пролегала мимо поля подсолнухов. Помнишь, как ты держала семечки в своей ладошке? Самое большое было меньше ноготка на твоем мизинце. И ты удивлялась: надо же, такое крохотное, а из него получается настоящий подсолнух, который намного выше тебя. А у некоторых цветов, даже самых огромных, семена вообще как песчинки, их помещается в одном бутоне до тысячи. – Громов улыбнулся взглянувшей на него дочери. – Никакая бомба, никакой динамит, никакой напалм не обладает и сотой долей энергии, заключенной в одном таком крошечном зернышке. С наступлением весны оно начинает свое фантастическое превращение: из-под земли появляется крошечная былинка, которой суждено превратиться в подсолнух, или в колос пшеницы, или просто в бурьян… И тут начинается второй оборот колеса природы, не менее поразительный, чем первый. Гляди, – рука Громова указала на бескрайнюю степь, расстилающуюся перед ними. – Когда-то здесь проносились галопом орды завоевателей, и каждый всадник был убежден, что скоро весь мир будет лежать у его ног.