Я опять подумал про Некрасова. Петр Ильич был моим главным учителем и по разведке, и по жизни. Его уже давно нет в живых, а он то и дело оказывается рядом, когда нужен или просто, чтобы составить компанию. И как сторож, которого Сенека советовал приставить к себе, чтобы тот был постоянным свидетелем твоих помыслов и дел. Ярче всего у меня запечатлелись в памяти некрасовские военные рассказы, и один из них мне как раз и вспомнился.
Это было во время блокады Ленинграда. Больше года линия фронта оставалась на одном месте, на последнем рубеже обороны. Ни немцам не удавалось продвинуться дальше к городу, ни у наших не было сил наступать.
Немецкие окопы были в лесу, едва ли в двухстах метрах от расположения красноармейцев. Их разделял овраг, по краям которого и те, и другие натянули на столбиках колючую проволоку. Наши еще и заминировали несколько участков, подозревая, что немцы сделали то же самое. Овраг подходил вплотную к сгоревшей деревеньке, от которой остались только печи с дымоходами. И поодаль колодец в покосившемся деревянном срубе, со скрипучим воротом и ведром на громко лязгающей цепи.
Некрасов не знал, как об этом удалось договориться: они сменили роту, которая стояла там несколько месяцев, и порядок этот уже существовал. Суть была в том, что воду из колодца брали и красноармейцы, и немцы — по очереди.
По молодости лет Некрасов был кашеваром. Вообще-то он начинал войну механиком на подводной лодке, пока их не потопили. В пехоте особая подготовка не нужна: упер приклад в плечо, и стреляй! Но мальчишку — Петру Ильичу едва исполнилось девятнадцать — пожалели. Как будто шансов выжить на кухне, находящейся на передовой, было больше, чем в самих окопах.
Как бы то ни было, за водой на нейтральную полосу от наших ходил Некрасов. Делалось это так. Он брал пустой котелок — у котелка звук был более звонким, чем у ведра, — и выстукивал ложкой по донышку мелодию по своему вкусу. Некрасову тогда нравилась песня «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Он ее и пел, но, возможно, до вражеских окопов долетал только стук ложки. Строчка повторялась дважды, после чего полагалось крикнуть на двух языках: «Вода! Вассер!» В ответ с немецкой позиции тоже отбивалась мелодия на котелке, чаще всего это была «Лили Марлен». Это означало «путь свободен». Некрасов брал два ведра и, не пригибаясь, прогулочным шагом шел к колодцу. Немцы делали точно так же: стуком в котелок просили прекращения огня, кричали «Вассер! Вода!», дожидались ответа о принятии сигнала и спокойно отправлялись на нейтральную полосу.
Это не была «странная война» 1939–1940 годов на Западном фронте. И красноармейцы, и немцы, бывало, обстреливали позиции друг друга из орудий и из автоматов. Но снайперов не было, и водное перемирие соблюдалось свято. Так во время засухи к полузасохшей лужице приходят пить лев и антилопа.
У русских, значит, поваром был Некрасов, от немцев за водой тоже ходил один и тот же парень. Петр Ильич часто разглядывал его в бинокль. Это был такой увалень: крупный, длиннорукий, ходящий враскачку. Ему тоже было не больше двадцати. Поднимая ведро воротом, он всегда смотрел в сторону русских позиций. Поза его была исполнена молодецкой горделивости, как если бы он добился привилегии набирать воду на виду у противника исключительно благодаря собственной отваге. Потом он сдвигал на затылок пилотку, брал полные ведра и делал прощальный жест головой, как бы говоря: «Ну, бывайте пока!» Возможно, немец, которого Некрасов про себя незамысловато окрестил Фрицем, точно так же каждый день следил за ним.
Где-то через неделю — в тот день немцы первыми попросились за водой, — прежде чем взять ведра, Фриц поднял руку с каким-то неразличимым на расстоянии небольшим предметом. Потом положил его на бревно колодезного сруба и ушел.
— Видал? — спросил пожилой сержант из бывших ополченцев, который вместе с Некрасовым наблюдал за немцем.
— Видал, но ничего не увидал, — ответил Петр Ильич.
— Ты смотри там поаккуратнее! — наставительно произнес сержант.
Предмет оказался сигаретой. Некрасов честно отнес ее командиру отделения, молоденькому лейтенанту по фамилии Мокруха. А это случилось в ту пору, когда им уже неделю не выдавали махорки. Мокруха долго крутил сигарету в руке, нюхал, мял, снова нюхал.
— Наверно, отравленная, — наконец решил он, положив подарок на стол. — Надо отнести особисту.
— Тогда уж придется ему объяснить и как она к нам попала, — невозмутимо сказал сержант. Он был заядлым курильщиком и не сводил с сигареты плотоядного взгляда.
Командир замолчал. О том, каким образом отделение обеспечивает себя водой, знали только они семеро. Да еще те, кого они сменили.
Сержант бережно взял сигарету со стола.
— После ужина скурим по затяжке. Если вы не возражаете.
Лейтенант промолчал.
Немецкая сигарета успеха не имела. «Слабоват табачок! — говорили солдаты. — Надо им нашей махры дать попробовать».
Махорку отделению выдали только через неделю. Но каждый день Некрасов приносил от колодца по сигарете на вечер. У немцев, похоже, тоже были проблемы со снабжением. Решение отнести врагам пачку махорки ни у кого возражений не вызвало.
На следующее утро, набрав воды, Некрасов вытянул руку с махоркой вверх и положил ее на бревно, на котором оставлял сигареты Фриц. Едва он вернулся, как к колодцу попросились немцы: видели, что им что-то оставили. Фриц вразвалочку подошел к колодцу, взял махорку, покрутил ее и тоже поднял в руке: мол, посылку получил.
А вечером пришел приказ о наступлении. Было еще темно, когда красноармейцы неслышно убрали свои заграждения. В атаку пошли без артподготовки, надеясь на фактор внезапности. Некрасов перебежал нейтральную полосу, нырнул в проделанный гранатой проход в колючей проволоке и в два прыжка оказался во вражеском окопе. На него сверху прыгнул немец — он встретил его штыком. «Я и сейчас вижу его лицо, и всегда буду видеть, — сказал Некрасов. — Это был первый человек, которого я убил без всякого в том сомнения». А на него из-за поворота окопа выбегал следующий фашист. Некрасов узнал его еще до того, как разглядел лицо — по фигуре. Это был Фриц.
Фриц не ожидал встретиться с русскими так близко. Некрасову даже не нужно было колоть — достаточно было подставить штык. Но он посторонился и ударил проскочившего по инерции немца прикладом в спину. Фриц упал. Некрасов вскарабкался на стенку окопа и побежал дальше.
«Я не знаю, успел ли Фриц узнать меня, стрелял ли он мне в спину, выжил ли он в том бою, — говорил Некрасов. — Но я точно знаю, что я его не убивал».
Это я в связи со своим ружьем вспомнил — стрелять, не стрелять? Я посмотрел на часы. Я наконец-то приучил себя оставлять свой безумный коллекционный «патек-филипп» в банковской ячейке и купил вполне приличные и ничего не весящие часы «радо», которые не жалко будет потерять, утопить или отдать уличному грабителю. Светящийся циферблат показывал двадцать минут четвертого. До положенного часа с момента последнего приема стимулирующего средства оставалось пять минут, но я тем не менее открутил пробку фляжки. Не надо, действительно, быть занудой.