В первый раз, когда закончилась песня, а следующая еще не началась, Деби говорила следующее:
— И я никогда — ты слышишь? — никогда не могла понять, почему моя мать так поступила. Нет, я не жалуюсь! Мне с отцом очень хорошо. Но все-таки, мать есть мать, мне ее не хватало. И сейчас не хватает. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Впервые с начала разговора я кивнул ей честно. То есть, нет, не честно! Правильнее будет сказать, что я, наконец, ее услышал, но понимать что-либо я начисто перестал. Почему она рассказывает мне свою жизнь?
Снова грянула музыка. Что же такое я упустил? Почему вдруг ее понесло в эту неожиданную исповедь? Не могла же Деби плести эту словесную паутину, чтобы завлечь меня в какую-то ловушку. Нет, ее вдруг прорвало — и перед совершенно чужим человеком.
В следующий разрыв между песнями я услышал нечто совсем другое:
— Я хотела быть мужчиной, и я стала мужчиной! У меня длинные волосы, — она небрежно провела рукой по своим пепельным прядям, — но это потому, что я — лазутчик. В лагере мужчин меня никто не должен принимать за своего. Я умнее, смелее, находчивее, мужественнее многих, но они об этом не догадываются. Что дает мне дополнительную фору.
Дальше опять была оглушительная песня с замысловатыми руладами и музыкальными эффектами в виде электронно воспроизведенных барабанов. Я понимал все меньше. Надеюсь, Деби не была транссексуалом. Хотя я повидал роскошных бразильянок, которые, как оказывалось при ближайшем рассмотрении, своему полу не соответствовали. Но если она помогала папочке в работе, зачем ей было рассказывать все это — да еще человеку, к которому она, по моему предположению, была приставлена?
— Ты все время молчишь, — сказала Деби, когда и этот тест для барабанных перепонок, наконец, завершился. — Почему ты ничего не расскажешь о себе? — Деби засмеялась. — Понимаю, как тут было вставить слово! Зачем я тебе все это рассказывала?
Хотел бы и я это знать!
— Здесь все-таки шумновато, — поспешно вставил я, прежде чем диалог снова стал бы невозможным. — Может, ужинать пойдем в нашу гостиницу?
— Пойдем! У меня тоже голова уже гудит.
В ресторане отеля было почти пусто. Мы сели за самый дальний столик, покрытый сначала тяжелой бархатной скатертью, а поверх — белыми салфетками. Бархат должен был придавать ресторану респектабельность, хотя навевал лишь ощущение невыветриваемой пыли.
— Тебе не надо позвонить Маше? — спросила Деби.
Надо же, я о ней начисто забыл.
— Если она не спустилась, то уже не стоит. Наверное, она уже приняла снотворное.
Деби как-то странно посмотрела на меня. Хотя нет, не странно, вполне определенно!
— Так что ты об этом думаешь? — спросила она, когда мы заказали ужин.
— О чем?
— Как, о чем? О чем я тебе целый час рассказывала!
Я вступал на тонкий лед.
— Начнем с того, что все это для меня было довольно неожиданно, — осторожно начал я.
— Догадываюсь! — засмеялась Деби. — Ну, а дальше?
— А дальше… Я очень тронут, что ты захотела рассказать мне о себе такие вещи, очень личные. Но я тебя действительно совсем не знаю, чтобы давать какие-то оценки.
— А я не говорю об оценках. Что ты думаешь о моем предложении?
Каком предложении?
— Каком предложении? — повторил я вслух.
Деби склонила голову и с насмешливой пристальностью посмотрела на меня поверх стекол очков. «Хватит придуриваться!» — говорил ее взгляд.
— Хорошо, — сказал я. — Ты можешь вычленить его из словесного потока…
— Из словесного поноса, — фыркнула Деби.
— И сформулировать его так, чтобы даже человек, думающий в этот момент совсем о другом, смог бы на нем сосредоточиться?
Вы оценили изысканность этой лжи? «Человек, думающий в этот момент совсем о другом!» Захоти я сделать Деби комплимент, я вряд ли придумал бы что-либо более элегантное.
Официант принес нам большой поднос, и мы замолчали, пока он выставлял блюда на стол.
— Острое?
— Это мне! — подсказал я.
— Среднеострое?
— Даме!
— Крепкое, полагаю, вам?
Он ставил передо мной стакан с виски.
— Не угадали! Крепкое — даме, а мне — пиво!
Деби фыркнула.
— Ну, — фыркнула она снова, когда мы остались одни, — я имею в виду предложение, связанное с моим отцом.
А что она рассказала мне про человека, который сейчас как раз интересовал меня чрезвычайно? И какое предложение могло бы нас с ним объединить? Нет, почему я не вытащил ее сразу из той идиотской дискотеки? Почему не остановил, не переспросил? Я себя иногда решительно не понимаю!
— Я должен сказать тебе одну вещь, — начал я. Пора было прекращать эти блуждания в тумане.
Но Деби снова фыркнула своим мыслям.
— Хотя все, что я сказала тебе про отца — правда!
Неужели она раскололась, а я это пропустил?
— Для меня, — продолжала Деби, — переспать с Фимой, переспать с Сашей, переспать с десятком таких, как они, это как выпить стакан воды.
— Как что?
— Был такой лозунг времен первой сексуальной революции, — отмахнулась она и вдруг остановилась. — А вот, кстати, и он!
Я обернулся — к нам пружинящей походкой шел Саша в своих коротких шортах и с носками, аккуратно натянутыми на икры.
— Юра, можно с тобой поговорить?
Он говорил по-русски. На Деби он не взглянул, со мной он раньше был на вы. Саша явно был не в себе.
Я отодвинул от стола соседний стул.
— Садись с нами ужинать! — И добавил по-английски, чтобы и Деби понимала. — Ребята, хватит валять дурака — миритесь!
Саша перевел взгляд на свою возлюбленную. Деби молча продолжала есть.
— Деби! — попытался привлечь ее внимание я.
— Идите, поговорите, я не возражаю, — произнесла она.
— Ну, пошли!
Нам достаточно было бы перейти на родной язык, но Саша отвел меня за столик у противоположной стены.
— Давай закажем поесть! — предложил я. — И я буду переходить от столика к столику: одно блюдо с тобой, следующее — с Деби!
Я по-прежнему пытался обратить все в шутку.
— Нет-нет, я есть не хочу! — запротестовал Саша. — Извини, что я оторвал тебя от ужина.
— Ну, хоть пива?
Саша кивнул.
— Пива! — заказал я подошедшему официанту.
— Принести вашу кружку, сэр?