Беляк с удовольствием прочел вслух:
— «Ты, фашистский недоносок! Считай себя покойником. Пришел и твой черед. За слезы матерей, чьих детей ты угнал на каторгу, за погубленные жизни советских людей тебя ожидает смерть. Возмездие восторжествует. Советские партизаны».
Это был «задаток».
— Я вам доверяю, господин Беляк, — волнуясь, заговорил Чернявский. — Об этом письме еще никто не знает… Видите, оно напечатано на пишущей машинке… Шрифт мне что-то знаком… Поинтересуйтесь, проверьте, не из управы ли эта машинка?
— Хорошо, — сказал Беляк. — Но почему вы решили, что письмо, это адресовано именно вам?
— Боже! Вы еще спрашиваете! Во-первых, я нашел его на своем столе, во-вторых, вот… вот! — и он показал конверт, на котором очень четко было написано: «Лично. Заместителю бургомистра господину Чернявскому».
Животный страх охватил предателя.
— Хваленая гестапо!… — стонал он, обхватив голову руками. — Где же она? Где? Где все эти вездесущие и всемогущие гестаповцы? Они о чем-нибудь думают? Они не в силах защитить нас, верных слуг Германии. Хваленый Бергер! Это же не гестаповец, а кретин. Он сам влип где-то, как кур в ощип, и перьев не оставил… И они еще о чем-то думают… в чем-то уверены!… Нет! — Чернявский тяжело упал в кресло. — Не гестаповцы и не мы здесь хозяева. Не мы… Вот! — Он выхватил из рук Беляка письмо. — Вот хозяева! Что хотят, то и делают с нами… Убивают, выкрадывают, взрывают… И никаких следов.
— Вы напрасно принимаете так близко к сердцу эту ерунду, — заговорил Беляк.
— Ерунду? Близко к сердцу! — завопил Чернявский. — А что бы вы делали на моем месте?
— Не волновался бы. Это просто угроза. Вас они достать не в состоянии, а поэтому хотят попугать.
— Вы думаете? — нерешительно спросил Чернявский.
— Не думаю, а уверен. Если бы они имели возможность с вами расправиться, то не посылали бы этой записки.
Заместитель бургомистра замолчал, о чем-то раздумывая и не сводя остекленевших глаз с Беляка. После длительной паузы он спросил:
— Как вы считаете, показать письмо в гестапо?
Беляк сделал вид, что обдумывает ответ, потом пожал плечами и произнес:
— По-моему, незачем. Вы же сами говорите, что они бессильны…
— Вы простите меня, — извиняющимся тоном сказал Чернявский, — я наболтал много лишнего… разнервничался… Пусть это останется между нами.
Беляк кивнул головой.
— Вы убедитесь, что я прав. Не тревожьтесь напрасно.
Два дня спустя, в час обеденного перерыва, Беляк задержался в управе немного дольше обычного и вышел из здания вместе с секретарем Чернявского.
Не успели они сойти со ступенек крыльца, как к подъезду подкатил мотоцикл. На машине сидело двое: за рулем эсэсовец, а за спиной его — русский парень с нарукавником полицая и в немецкой пилотке.
Полицай слез с заднего сиденья, отряхнул пыль с пилотки и одежды и спросил:
— Нам нужен заместитель бургомистра господин Чернявский. Как к нему попасть?
Секретарь объяснил, что Чернявского нет, — несколько минут назад он уехал.
— А как же его найти? У нас срочное дело!
Секретарь ответил, что найти его можно только дома, но для этого надо предварительно созвониться с ним.
— Мне, что ли, звонить? — спросил полицай.
— Нет, лучше уж мы позвоним, — сказал секретарь и вместе с Беляком вернулся в здание.
Через несколько минут секретарь появился на балконе, перегнулся через перила и спросил полицая:
— А что сказать Чернявскому?
Полицай посмотрел по сторонам, кинул подозрительный взгляд на проходившего мимо горожанина и, сложив ладони рупором, приглушенно сказал:
— Передайте ему, что мы приехали с совершенно секретным пакетом на его имя от начальника абверкоманды. Вот! — И он похлопал по кожаной сумке, висевшей у него на боку.
Секретарь исчез. На балкон вышел Беляк. Он приложил ко лбу козырьком руку, заслоняясь от лучей солнца, и постоял, разглядывая улицу. Потом вынул карманные часы.
— Поздновато, — произнес он и покачал головой.
Выглянул секретарь.
— Езжайте! — сказал он. — Господин Чернявский вас ожидает. Луговая, четырнадцать. Большой белый дом… Найдете?
— Попробуем, — ответил полицай, взбираясь на свое место. Мотоцикл умчался.
…Часовой с винтовкой за плечом, стоявший у особняка заместителя бургомистра, взял под козырек и вытянулся. Эсэсовец остался на мотоцикле, а полицай спрыгнул и быстро поднялся по ступенькам к парадному входу. Звонить не пришлось. Чернявский сам открыл дверь и провел полицая за собой в большую светлую комнату, устланную ковром.
— Вы господин Чернявский? — спросил курьер.
— Да.
— Здравия желаю! — полицай щелкнул каблуками. — Прошу получить и расписаться на конверте.
Он подал письмо и объемистый, обшитый и опечатанный прямоугольный сверток с грифом: «Строго секретно и весьма срочно». Чернявский осторожно вынул письмо, прочел его и автоматической ручкой, любезно поданной курьером, расписался.
Полицай, не торопясь, аккуратно сложил конверт вдвое, спрятал в карман, застегнул пуговку и спросил:
— Разрешите идти?
— Пожалуйста! Мой сердечный привет вашему начальнику.
— Есть передать сердечный привет… — И полицай, четко повернувшись, вышел.
Чернявский прошел вслед за ним, чтобы закрыть дверь.
Часовой стоял около невозмутимого рыжекудрого эсэсовца и разглядывал новенький мотоцикл.
Полицай быстро сбежал со ступенек, сел позади эсэсовца и сказал ему что-то вполголоса. Увидев остановившегося у дверей Чернявского, полицай козырнул ему. Затем мотоцикл взвыл и рванулся с места, оставив после себя сизо-голубое облачко.
Через десять минут взрыв потряс особняк заместителя бургомистра. Возник пожар. Приехавшие пожарники и гестаповцы нашли Чернявского мертвым.
А в это время виновники происшествия были уже далеко от города и мчались на предельной скорости по шоссе. Они не слышали взрыва и не гадали над вопросом: «сработает» ли сконструированная их руками мина? Знали точно, что «сработает».
Сбавив ход уже в лесу, мотоцикл съехал на песчаную дорогу и, пройдя километра два, стал. «Эсэсовец» остался сидеть за рулем, а «полицай» свалился на песок.
— Ой, кажется, Борис Федорович, ты из меня все потроха вытрусил! — произнес он.
— Можно вернуться и собрать. Ну, как думаешь? — спросил Веремчук, вытаскивая из кармана кисет с табаком.
— А чего думать? — ответил Дымников. — Расписочка тут. — Он похлопал по карману. — Кто ее дал, больше никогда не распишется. А подробности Беляк доложит.