Они шли по Божедомке, как приятели, перебрасываясь прибаутками. Казак щурился и поддевал комиссара:
– А скажи мне, Иван, почему в нашем государстве евреи верховодят?
– Это кто ж такие?
– Да вот у нас в Ростове начальником уголовного розыска – Рувимович. Что, скажешь, природный казак?
– А что ж нам, если Рувимович – так в аптечную лавку? В нашей стране все народы равны. Все в армии служат, все за Родину кровь проливают. Ну а если кто увиливает – так это временные трудности. Грешен человек. Ты одно запомни, Прокопий. Наше государство принадлежит большинству. Кто поперек большинства пойдет – погибнет. Это как под поезд бросаться.
– Большинство, большинство – слова одни. Инородцы одни кругом, ихняя власть.
– Ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Возьмем царский режим. Вот там действительно русскому мужику в палаты каменные путь был заказан. Да и вашего брата казачка к большим делам не подпускали. А кто делами заправлял? Клейнмихели да Нессельроде. Очень русские фамилии.
– Но они православными были!
– Бросьте. Они ж из выгоды в православие записывались. Это как теперь все диалектические материалисты – потому что выгодно. Перед революцией вся Россия помещалась в кармане французского банкира. А ты говоришь, одни инородцы. Да сейчас и среди вождей, и среди армейских командиров русских мужиков поболее, чем когда-либо со времен Александра Невского. А скоро еще больше будет. Из крестьян, из рабочих будет наше правительство.
Прокопий ничего не ответил. Молча перебирал в памяти фамилии известных комиссаров и командиров. Вроде бы Пронин малость преувеличивал. Все-таки комиссар есть комиссар, без пропаганды они не могут. И все-таки «железные» убеждения есаула поколебались: Пронин рассуждал толково. «Знает он жизнь, этот чекист. Да и на фронте сражался храбро. Наши его уважали: Пронин умел держать слово».
– Ты хочешь, чтобы я привел тебя к Бронсону? Это можно. Бронсона я и пристрелить могу, если надо. А вот дружков не выдам. Своих не выдам тебе на заклание. Лучше сразу меня пристрели.
– Ну что ты взъерепенился? Не нужны мне твои дружки. Все равно их советская власть подомнет. Плетью обуха вы не перешибете. Ты сам объяснишь им, что пора складывать оружие. Советская власть двадцать лет простояла и еще сто двадцать лет простоит, хоть стой, хоть падай. А вот с американцем тебе уж точно не по пути. Они ж нас лакеями считают. А для нас ты – перший сорт, даже если и был когда-то врагом. За Бронсона тебе многое простится.
– Простится? Знаю, как вы прощаете. Пулей в затылок и все дела.
– Это если ты – есаул Прокопий Соколов. Тогда действительно ничем помочь не могу. А вот если ты – справный красный казак Ерофей Иванцов – тогда совсем другое дело.
– Поддельную бумажку мне предлагаешь? Эх, комиссар...
– Не поддельную. Самую настоящую. Будешь ты у нас секретным человеком. Законспирированным, значит. О том, что ты – Прокопий, буду знать только я. Ну, и ты сам, если не забудешь с перепоя. Это честная служба. Это разведка. Донские казачки еще у Суворова были лучшими разведчиками.
– Там другая разведка была. А вы меня что, в доносчики вербуете али в шпики?
Пронин смахнул рукой невидимую, но назойливую муху.
– До шпика тебе, Ерофей Иванцов, еще расти и расти. Там квалификация нужна. А будешь ты у меня просто добрым человеком. Большего и не нужно.
– Значит, я буду по ниточке ходить, ручками двигать, а ты за эти ниточки дергать будешь?
– А что – не пойдет? Лучше – пуля в лоб? Я ж тебе не предлагаю товарищей предавать, не предлагаю убивать, хотя ты сам минуту назад набивался в убийцы Бронсона...
Есаул снова озадаченно умолк на несколько минут. Они шли дворами. В этом районе Москвы деревянные, совсем деревенские палисадники перемежались с респектабельными решетками дорогих особняков. Когда-то в этих дворцах жили купцы и аристократы. Теперь там располагались советские учреждения, а то и просто коммуналки. Один особняк с колоннами весь был завешан кумачовыми плакатами. «Дом пионеров», – прочитал есаул вывеску, различимую в бледном электрическом свете.
– Это для детишков такой дворец отгрохали?
– Ну, отгрохали его для какого-нибудь хозяина прежней жизни. А мы хозяину дали пинка – и передали дворец детишкам. Здесь и твои детишки могли бы на фортепьянах играть. А ты, между прочим, за прежних хозяев кровь проливаешь.
– Опять пропагандируешь? Не надоело тебе?
– Да я из тебя, дурака, человека хочу сделать.
– А обо мне не надо заботиться. Я привык сам брать пирожок с полки и самостоятельно его есть. Привык сам наливать себе воду в стакан и в одно горло пить. Мне камердинеры не нужны. Уразумел?
– Камердинеры тебе не нужны? Отлично. Советская власть, знаешь ли, не способствует умножению лакейских профессий.
Дворами и задворками, шлепая по грязи, они вышли к Кузнецкому – аккурат к дому Пронина, который давненько не видел свой дом с задней неоштукатуренной стороны. У Пронина имелся ключ от черного хода. Именно туда он и увлекал есаула. За эту ночь они пешком исходили пол-Москвы.
– Покажу тебе мой дом. Только старайся никому не попадаться на глаза. А то мне придется тебя арестовать.
– А ты не желаешь меня арестовывать?
– Не желаю. Не по-товарищески это. Ты мне нужен свободный. А, кстати, на каком языке ты общался с Бронсоном?
– С Вилли? Да он по-русски научен. С горем пополам, но балакает. И понимает все.
Подтвердились подозрения Пронина. Переводчик Бронсону был нужен только для солидности. К тому же ему было выгоднее держать в секрете свои познания в русском языке.
Они на цыпочках вошли в квартиру. Агаша уже проснулась и копошилась на кухне. Заслышав масляное шипение сковородки, Прокопий раскис. Оно и ясно, голод не тетка.
– Подкрепимся сейчас! – подмигнул ему Пронин.
– Хорошо живешь, чисто. Хотя баре в прежнее время поинтереснее устраивались, с выдумкой. В сравнении с ними бедновато у тебя.
– Да уж куда нам. Государство предоставило мне квартиру для работы и для отдыха от работы. И ничего лишнего.
Они прошли в пронинскую комнату.
– Текинский? – спросил есаул, взглянув на ковер.
– Слышу голос знатока! Да ты садись в кресло. Сейчас борща отведаем. Не возражаешь с утра-то, после бессонной ночи?
Куда там возражать! Пронин пробрался на кухню и знаками показал Агаше, что ей не следует показываться гостю.
Когда Иван Николаевич с кастрюлей в руках вошел в комнату – Прокопий спал, беззащитно отбросив голову назад. Пронин постелил на журнальный столик салфетку, достал из серванта две тарелки. Себе налил один половник, а гостю – полную тарелку.
– Прошу к столу! – крикнул Пронин, и есаул тут же открыл глаза.