— Кого? — удивленно спросил Ожогин.
— Карла Юргенса, — повторил Абих. — Не ваш ли это патрон?
Все удивленно переглянулись. Никита Родионович почти выхватил газету из рук Гуго, прочел объявление про себя, потом вслух и недоуменно поднял плечи.
— Что за чертовщина... Неужели он?
Андрей рассмеялся.
— Мы с вами, Никита Родионович, всех пережили: и марквардтов, и кибицев, и юргенсов, и гунке...
— Что же теперь делать? — поинтересовался Алим.
— Сидеть у моря и ждать погоды, — сказал Никита Родионович и задумался. — Значит, припекло, коли Юргенс не нашел иного выхода.
— А ведь он все делал обдуманно, — заметил Андрей.
— Из чего это видно? — спросил Гуго.
— Хотя бы из того, что он обеспечил нас на пять месяцев и продуктами, и деньгами.
— Вот уж с этим я не согласен, — вмешался в разговор старик Вагнер. — Не верю я, чтобы Юргенс месяц назад предвидел свою, так сказать, тихую кончину и вместе с тем проявлял заботу о вас.
— Да, тут много непонятного, — проговорил Никита Родионович. — Как хотите, мне даже не верится, что речь идет о нашем шефе. Может быть, на тот свет отправился его однофамилец.
— А что, если сходить? — предложил Алим.
— Куда? — спросил Абих.
— К нему... в особняк.
Ожогин встал и взволнованно заходил по комнате. Объявление о смерти Юргенса спутало все карты. После долгой, напряженной работы друзья остались у разбитого корыта. Все их шефы или сбежали, или арестованы, или умерли. К городу приближались американские войска. Они уже вошли в Кельн. Лучшим выходом из создавшегося положения было бы тронуться на восток, навстречу наступающей Советской Армии. Но для такого путешествия нужны документы. Выданные им пропуска были действительны лишь в пределах города. За его чертой их могли сразу же схватить и посадить в гестапо или, в лучшем случае, в концлагерь.
«Все рушится, и им теперь не до нас», — подумал Никита Родионович. Однако неясная надежда, что объявление в газете не имеет отношения к их шефу, заставила Ожогина согласиться с предложением Алима и пойти в особняк Юргенса.
У парадного подъезда особняка стояли два камуфлированных под зимний сезон лимузина. Это была необычно. Прежде машины никогда не задерживались у подъезда.
Служитель, впустивший Никиту Родионовича, на этот раз разговорился.
— Вы слышали, что сделал мой господин? — спросил он Ожогина.
Никита Родионович ответил, что узнал из газеты, но не поверил и пришел лично убедиться.
— Смерть никогда и никого не обманывает, — многозначительно произнес служитель и сокрушенно покачал головой. — Пойдемте, я вас проведу. Может быть, вы понадобитесь...
Мрачный зал был пуст. Из кабинета доносились сдержанные голоса. Ожогин постучал в дверь. Мужской голос разрешил войти.
Первое, что бросилось в глаза, — открытые стенные сейфы, зияющие черными провалами. На полу около них валялись вороха бумаг в папках и свертках. Двое гестаповцев, — один уже знакомый друзьям майор Фохт, — хозяйничали в кабинете. Майор перелистывал у стола пачку бумаг, а его коллега, сидя сбоку, писал под диктовку.
— А-а... старый приятель, — фамильярно обратился майор к вошедшему Ожогину. — Вы не можете пролить свет на эту темную историю?
— Я только что узнал об этом из газеты, — ответил Никита Родионович.
— Поздновато... поздновато... Но лучше поздно, чем никогда.
Ожогин осмотрелся.
— Где же это произошло? — обратился он к майору. — Если, конечно, не секрет.
— А вы знакомы с расположением комнат? — спросил тот.
Никита Родионович пояснил, что бывал у Юргенса не раз и хорошо знает его дом.
— Пройдите в спальню, — сказал майор, — я вижу, вас больше всего интересует, где именно это произошло, — и он почему-то рассмеялся.
Второй гестаповец удивленно посмотрел на майора.
— Меня интересует и многое другое, — счел нужным заметить Ожогин.
— В этом ваше любопытство на данном отрезке времени, пожалуй, никто не удовлетворит. Все покрыто мраком неизвестности, — сказал майор, не отрываясь от бумаг.
В спальне Ожогин застал жену Юргенса и сына его оберлейтенанта, сидящего на диване с книгой в руках.
— Кто бы мог ожидать... — произнесла госпожа Юргенс и закрыла лицо носовым платком. — Кто бы мог подумать... Нет, я не переживу Карла. У меня не хватит сил...
Никита Родионович усадил хозяйку в глубокое кресло, сел напротив и посмотрел в сторону сына Юргенса. Того смерть отца, видимо, не трогала и не вывела из обычной колеи. Он преспокойно читал и позевывал в кулак.
«Странная семейка», — подумал Ожогин.
Жена Юргенса, облокотившись на спинку кресла, издавала нечто вроде тихих стонов. Но тотчас же она пришла в свое обычное состояние, к ней вернулась ее разговорчивость Без расспросов со стороны гостя, она рассказала, как все произошло.
— Мы спали... это было в три ночи. И вдруг слышу выстрел. Я сплю очень чутко, просыпаюсь от малейшего шороха. Я вскочила и увидела, что Карла около меня нет. А он... а он уже лежал около стола. Я подбежала... Господи, какой ужас... — Она заломила руки и вновь закрыла лицо платком. — Он стрелял в рот из большого пистолета... У него выскочили глаза, отлетел череп. Нет, нет, я не могу вспомнить об этом...
Но она все же вспоминала и несколько раз сряду воспроизвела во всех деталях картину самоубийства мужа.
— Где же тело покойного? — спросил Никита Родионович.
— Там... там... — она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону.
— Он что-нибудь оставил?
— Да... — Госпожа Юргенс поднялась, подошла к туалетному столику и, взяв небольшой лист бумаги, подала его Ожогину.
Никита Родионович увидел знакомый почерк Юргенса. Он писал:
«Дорогие мои Луиза и Петер! Я не могу пережить смерти Германии и должен умереть ранее ее. Пройдет время, и вы оправдаете мой эгоистический поступок. Никого не виню в своей смерти, кроме истории, которую Геббельс заслуженно назвал «продажной девкой». Она и только она всему виной. Простите. Ваш Карл».
Прочтя письмо, Ожогин продолжал машинально смотреть на кусок бумаги, думая о том, что если бы Юргенс сам не решил вопрос о себе сейчас, то его бы решили другие в самое ближайшее время. В этом никаких сомнений у Никиты Родионовича не было.
На похороны Юргенса собралось много людей. Тут были неизвестные Ожогину и Грязнову штатские, военные, гестаповцы, эсэсовцы, взвод автоматчиков, духовой оркестр.
Юргенс лежал в открытом гробу. Лицо его вплоть до подбородка было закрыто кисейной тканью. За штабной машиной, на которой везли гроб, шла жена покойного. С одной стороны ее поддерживал сын, оберлейтенант, с другой — высокий, худой старик.