Несмотря на усилия гестаповцев, посадка протекала медленно. Почти все заключенные были больны и едва двигались.

Крики за стеной перешли в вопли. Кричала женщина. Отдаваясь эхом в большом коридоре, слова искажались, и Ожогин не мог разобрать их. По телу Никиты Родионовича пробежала дрожь. Отвернувшись, он старался не смотреть в сторону тюрьмы. Шли минуты, цепочка заключенных не прерывалась. Вдруг неожиданно конвоиры засуетились, послышалась грубая брань. Ожогин глянул в ту сторону, где стояла машина. К ней волокли юношу. Это был здоровый, рослый парень, он упрямо и с ожесточением отбивался от конвоиров, которые пытались втолкнуть его в машину.

— Убивайте здесь! — кричал он, задыхаясь. — Здесь! Я не поеду... Не поеду!

Тогда подбежал старший и рукояткой пистолета сильно ударил юношу по голове. Тот сразу обмяк и, покачиваясь, стал опускаться на колени. Двое конвоиров подхватили его под руки и втолкнули внутрь машины.

В коридоре продолжали кричать. Освободившись от парня, конвоиры побежали в здание. Видимо, там шла борьба, потому что крик то смолкал, то опять возникал. Наконец, арестованную вытащили во двор. Женщина сопротивлялась. Ее длинные волосы закрывали лицо и грудь.

— Куда вы дели Берту? — кричала она, рыдая. — Где моя Берта? — уже охрипшим голосом повторяла женщина и билась в руках гестаповцев.

Уставшие и озлобленные конвоиры хватали ее за волосы, били по лицу. Когда женщину уже подвели к машине, она, увидев открытую дверь, вцепилась зубами в руку автоматчика. Тот вскрикнул, выругался и выпустил заключенную. Она бросилась в сторону, сбила с ног стоявшего на пути конвоира и стремительно побежала к закрытым воротам. Но прежде, чем она успела достичь их, раздалась короткая очередь из автомата. Женщина упала. Несколько секунд она лежала неподвижно, а затем чуть приподняла голову.

— Моя девочка... — захлебываясь кровью, проговорила она и смолкла.

Конвоиры подбежали к ней.

— В машину, — скомандовал старший, и женщину понесли.

Посадка окончилась. Надзиратель уже хотел захлопнуть дверцу, но унтер-офицер, стоявший около Ожогина, остановил его. Он потащил Никиту Родионовича к машине.

— Куда вы меня тянете? — энергично запротестовал Ожогин.

— Не рассуждать! — огрызнулся унтер.

— У вас нет оснований на это, — сопротивлялся Ожогин.

К ним подбежал гестаповец, руководивший посадкой.

— В чем дело? Что тут еще?

Унтер-офицер ответил, что должен отправить этого человека по распоряжению старшего следователя Лемана.

— Я не приму, — безапелляционно заявил немец.

Он пояснил, что машина идет по специальному маршруту и в лагерь попадет только к вечеру. Притом он не хочет брать на свою ответственность заключенного без наряда.

— Я не заключенный, — сказал Ожогин.

— Тем более, какого чорта суешь мне его, — ругнулся немец.

Унтер-офицер опешил. Оставив Ожогина, он побежал в здание.

Немец подошел к машине, что-то сказал шоферу, и через секунду мотор громко заревел. Автоматчики сели во вторую машину, стоявшую сзади. Дежурный начал открывать ворота.

У Никиты Родионовича гулко билось сердце. Он мысленно торопил человека у ворот. Он понимал, что с уходом арестантской машины исчезнет опасность.

«Что же он так долго возится? — мысленно шептал Ожогин. — Скорее!.. Скорее!» Губы его дрожали.

В это время выбежал унтер-офицер. Он размахивал бумажкой. Начальник конвоя уже сидел в кабине шофера и, когда к нему подскочил унтер, недовольно поморщился. Пробежав глазами записку, он нехотя вылез из кабины и открыл дверцу.

— Ну, живо! — приказал он Ожогину.

Сердце у Никиты Родионовича замерло, он почувствовал неприятную слабость во всем теле. Он сделал неуверенный шаг вперед и посмотрел на немца. Тот стоял в ожидании.

«Все, — мелькнула мысль, страшная, парализующая волю, — всего несколько шагов, и конец... Надо что-то делать, добиваться, может быть, бороться.» Но он сейчас же вспомнил избитого парня, застреленную женщину и понял, что сопротивляться бессмысленно. Собрав все силы, Никита Родионович быстро прошел расстояние до машины и остановился. Мотор работал и отработанный газ густой струей обдал лицо его. Начальник конвоя посмотрел на новичка и помог ему влезть в закрытый кузов.

— Потеснитесь там! — крикнул он в машину.

Внутри ничего не было видно, тошнотворно пахнуло сыростью и потом от арестантской одежды. Затаив дыхание, Никита Родионович шагнул вперед, и нога коснулась чего-то мягкого. Он нащупал пол и ступил на него. В это время кто-то взял его за руку и усадил на скамью.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Никита Родионович, не зная кого.

Дверь захлопнулась, и узкий кусочек света исчез.

Автобус задрожал всем кузовом, покачнулся и плавно покатился по асфальту.

25

В машине все сидели молча. В темноте нельзя было различить ни одного лица. Крошечный глазок из кабинки конвоира бросал мутное пятно света на плечо одного из заключенных, и Ожогин видел кусок полосатой материи, который двигался то влево, то вправо, в такт плавно покачивающемуся кузову машины.

Сквозь шум мотора слышались тяжелые вздохи человека, сидевшего рядом с Никитой Родионовичем. После каждого вздоха его тело сотрясал приступ болезненного сухого кашля.

Примерно через полчаса асфальт кончился и машину стало сильно трясти. Она резко кренилась, то подскакивала, то падала вниз.

— Куда везут? — испуганно спросил кто-то из заключенных.

Никите Родионовичу показалось, что он уже слышал этот голос. Он, повидимому, принадлежал юноше, который так мужественно отбивался от конвоиров.

— Куда везут? — снова еще более тревожно повторил свой вопрос юноша, но ему никто не ответил.

Однако, волнение его передалось остальным заключенным. Кто-то поднялся со своего места и застучал кулаком в стенку кузова. Машина продолжала катиться вперед, подпрыгивая на ухабах. Заключенный принялся сильно барабанить. Ожогин догадался, что стучит тот же юноша, потому что вслед за ударами послышался вновь голос:

— Остановите!

Машина мчалась дальше и дальше.

Страх передался и Никите Родионовичу. Горсточка людей, запертых в темной двигающейся камере, жила одним чувством. Ожогин, до этого считавший себя здесь случайным компаньоном, теперь испытывал вместе со всеми ужас, который приходит к человеку перед лицом неизбежной гибели, когда ничего нельзя предпринять, нельзя найти никакого выхода. Ему самому хотелось бить кулаками по железной стенке, кричать. Ожогин вскочил, но сосед дотронулся рукой до его плеча.