Решение пришло мгновенно. Игнат Нестерович одним прыжком оказался около шофера, схватил его обеими руками за грудь и так стукнул несколько раз о каменную стену, что тот, не издав ни единого звука, как мешок повалился на мерзлую землю.

Андрей, не предупрежденный Тризной, не знал, что делать.

— Угоним машину? — громко, без опаски, спросил Тризна.

— Угоним... — машинально ответил Андрей.

Оба быстро оказались в кабинке. Грязнов развернул машину в сторону вокзала и пустил ее полным ходом.

Слева раздались крики, выстрелы. Вдруг левая рука Андрея повисла как плеть. Он попытался поднять ее и положить на руль, но она не слушалась. Наконец, Андрей, превозмогая себя, рывком поднял руку и положил на руль. Теперь только он почувствовал обжигающую боль в плече и горячую кровь, струйками бегущую из рукава. Крепко стиснув зубы, он нажал на акселератор и машина понеслась по улицам города на бешеной скорости. Тризна указывал направление. Направо, потом налево, опять поворот, затем на Арсенальную. Шумно дыша, он схватил Грязнова за плечо. Андрей вскрикнул, скрипнул зубами, прикрыв на мгновение вехи, и со стоном проговорил:

— Руку пустите — мне неудобно...

Но Тризна не слышал и продолжал командовать. Опять налево, прямо, направо, вон в тот двор.

Машина влетела почти на полном ходу в разоренный двор на краю города, сбила при въезде небольшой деревянный столб, вкопанный в землю, и встала у кирпичной стены.

Игнат Нестерович выскочил из кабинки первым; Взглянув на дверку тюремной машины, он окликнул Грязнова и попросил принести что-нибудь тяжелое. Андрей ничего не слышал. Он с трудом вылез из кабины и удивленно осмотрелся. Его пошатывало от слабости.

— Не нашел? — спросил его отрывисто Игнат Нестерович.

— Что?

— Скорее же... Что ты стоишь?

— Эй! — крикнул Грязнов и застучал кулаком в стенку кузова. — Ломайте изнутри! Бейте!

— Да это не поможет, — с досадой проговорил Тризна.

Но это помогло. Внутри раздались голоса, глухие удары и, наконец, не дверка, а вся задняя стенка целиком отвалилась. Из кузова выпрыгнули, один за другим, девять мужчин.

— Спасайтесь, братцы... — глухо сказал им Игнат Нестерович. — Спасайтесь!..

— Кто вы? — спросил плотный мужчина, одетый в короткое пальто.

— Партизаны... — ответил Тризна. — Бегите, не теряйте времени...

Тризна посоветовал им итти через вокзал, там хоть и бомбят, но не так опасно. За вокзалом поселок, а там и лес. Затем он схватил Грязнова за рукав и потащил за собой через пролом в стене.

Неожиданно для Тризны Андрей остановился и, опершись рукой о стену дома, застонал. Игнат Нестерович тревожно обернулся.

Андрей молча показал на левую руку, ладонь которой была вся залита кровью.

— Что же ты молчал?

— Мне что-то тошно... — пробормотал Андрей.

— Скорее домой... — Игнат Нестерович взял Грязнова за правую руку. — Шагай быстрее, крепись. Надо уходить отсюда...

В стороне вокзала ухали разрывы бомб и огромное зарево полыхало в небе.

Никита Родионович хлопотал около Андрея, лишившегося сознания от потери крови.

Ожогин раздел друга, перевязал рану.

Два противоположных чувства боролись в нем. Он хотел резко и зло отчитать Грязнова, заставить его понять, наконец, что безрассудные поступки ни к чему хорошему не приведут, что ненужное геройство и поиски приключений могут погубить и его самого, и все дело, что он не может, не имеет права, как коммунист, как разведчик, ставить себя в один ряд с Игнатом Нестеровичем, Повелко и другими, не связанными таким заданием, как он и Ожогин. Никита Родионович хотел сейчас, сию минуту объявить Андрею, что не считает себя более связанным с ним, сообщить обо всем на «большую землю» и потребовать вывода Грязнова из дела, как человека, который заведомо идет на провал. Но... ему было до боли жаль Андрея.

— Дорогой мой... — тихо проговорил Никита Родионович и, наклонившись над юношей, поцеловал его влажный открытый лоб...

22

Единственная в городе больница находилась на улице Чехова. Чтобы убраться до нее, Игнату Нестеровичу надо было пересечь весь город.

Тризна шел, как в полусне, не замечая, что творится вокруг него. Он то и дело распахивал ватный пиджак, освобождал от шарфа горло, тяжело вздыхал и как-то странно поднимал ноги, будто шел по воде.

Ночь Игнат Нестерович провел беспокойно. Он не спал: то неподвижно сидел у опустевшей кровати сына, то ходил из угла в угол, то молчаливо смотрел в окно. Уже под утро, примостившись на жестком, деревянном диване, он попытался забыться сном. Но сон не приходил, сердце тревожно билось, грудь болела. Игнат Нестерович думал о сыне, о жене. Евгения Демьяновна вторые сутки лежала в городской больнице и, возможно, сегодня уже родила. Вчера она чувствовала себя плохо, очень плохо. Но Игнат Нестерович все-таки надеялся, что роды пройдут благополучно. И подкрадывающуюся тревогу он старался отогнать от себя — не все же несчастья приходят разом.

В неприветливой, с облезлыми стенами приемной Тризну встретила дежурная сестра. Он назвал фамилию и попросил узнать, родила ли его жена. Сестра внимательно посмотрела на Игната Нестеровича, словно что-то припоминая, потом предложила ему сесть.

— Я позову доктора Шпигуна.

Тризна опустился на низкую широкую скамью и, откинувшись на спинку, вытянул вперед свои длинные ноги. С истоптанных ботинок на каменный пол струйками стекала вода, образуя лужи. Тело, отягощенное усталостью, оцепенело. Игнат Нестерович смотрел на ботинки, на лужи и, казалось, не в состоянии был даже передвинуть ноги. Тризна думал о докторе Шпигуне. Позавчера он запросил с Игната Нестеровича большую плату за то, что принял к себе Евгению Демьяновну. Тризна согласился, хотя и не знал, чем будет расплачиваться.

Страшные слухи ходили про Шпигуна по городу. Говорили, что с его помощью немецкие врачи производят таинственные эксперименты над советскими военнопленными, что по его инициативе в села и деревни, расположенные в партизанской зоне, завозят снятых с тифозных больных вшей, что Шпигун оформляет актами, все «непредвиденные» смерти в застенках гестапо.

Игнат Нестерович помнил жаркий августовский день сорок первого года, когда из немецкой комендатуры его послали на медицинский осмотр. Тогда Шпигун сказал Тризне: «В Германию вас не пошлют, вам осталось болтаться на этом свете всего пару лет — не больше»...

Вошла дежурная сестра, а за ней Шпигун. Увидев лужи вокруг ботинок Тризны, он сделал брезгливую гримасу и, не поднимая головы, зло сказал:

— Сам дохлый, жена дохлая, а туда же, вздумали плодить потомство! Незачем было и привозить ее. Она еще вчера вечером, задолго до родов, отдала богу душу.