— Что же из этого следует, по-вашему? — спросил Марквардт.
Юргенс на мгновение задумался. Он уверен, что русские не ограничатся освобождением своей территории. Они придут в Германию.
— Это не ново, — возразил Марквардт. — Но они не придут, а приползут, истекая кровью. Приползут обессиленные, неспособные твердо стоять на ногах и говорить во весь голос. Ситуация крайне оригинальная: Россия и Германия обе победят и обе будут побеждены.
Юргенс сдвинул брови. Конечно, такое равновесие возможно, но лишь в том случае, если союзники России не высадятся в Европе. Оно нарушится в пользу русских, как только откроется этот пресловутый второй фронт. Тогда будет хуже.
— Ерунда, — безапелляционно заметил Марквардт, — будет не хуже, а лучше. Да, да. Не смотрите на меня так... Именно лучше. Если второй фронт и откроется, то его цель — не оказать помощь русским, а явиться сдерживающим барьером для них, ибо они способны пойти далеко на запад. Надо называть вещи своими именами. Плохо недооценивать свои силы, но плохо и переоценивать их. Это — аксиома. Вообще говоря, с Россией не следовало связываться. Одно дело Судеты, Чехия, куда ни шло, Польша, но Россия — совсем другое. В июне сорок первого мы вцепились зубами в большой ломоть. Очень большой. Франция привела к несварению желудка, с Россией еще хуже. Ломоть застрял поперек горла: ни глотнуть, ни прожевать. И то, что произошло, должно было произойти. Второй фронт спасет нас, и только он. Не надо забывать, что янки готовы поддержать любого против тех, кто угрожает их карману. А про англичан и говорить нечего. Эти просто чихают на так называемый союзнический долг.
Юргенс в раздумье потер подбородок.
— Пожалуй, да, — сказал он. — Во всяком случае, они очень стараются, чтобы это стало правдой...
Марквардт рассмеялся:
— Конечно! Как, например, расценить пребывание, в данное время в России во главе английской военной миссии полковника Джорджа Хилла? Это же явная обструкция по отношению к русским! Уж в чем, в чем можно упрекать Хилла, но только не в симпатиях к большевикам. И кто думает, что этот полковник скрепляет военный союз между русскими и англичанами, тот просто не знает полковника. Джордж Хилл не из таких. Черчилль не ошибся, послав его в Россию.
Но, насколько известно Юргенсу, русские не из тех, кто смотрит на хиллов сквозь пальцы.
— Им сейчас не до этого. Они сейчас ждут второго фронта, как манны небесной.
— Ждать-то ждут, но наступают.
— В ваших суждениях чувствуются демобилизационные нотки. Не советую вам так высказываться еще при ком-либо.
Юргенс смутился. Как бы оправдываясь, он заметил, что не знает, кому и что говорить.
Марквардт прошелся по комнате и остановился около висевшей на стене большой карты Западной Европы. Заложив руки за спину, он долго и сосредоточенно вглядывался в паутину красных, голубых, черных линяй.
— Это вам знакомо? — он обвел на карте кружок.
— Да!
Марквардт усмехнулся.
— Знаю, что знакомо. Там, кажется, началась так неудачно ваша карьера?
Юргенс едва кивнул головой.
— Этот город вам тоже знаком? — Марквардт ткнул пальцем в черную точку.
— Отлично.
— Ну и замечательно. Я выбрал его для вашей будущей резиденции. Местечко удобное. Я тоже буду там.
— Это в том случае... если... — начал Юргенс.
— Да, да, да... именно в том случае.
Марквардт громко рассмеялся.
Очнулся Леонид Изволин на каменном полу. Голова горела от острой боли. С трудом открыв глаза, он стал осматриваться. Перед ним — серая стена, вероятно, цементная, в углу на скамейке сидят два немецких солдата с автоматами. В комнате тихо... «Гестапо», — мелькнула в голове мысль, и Леонид опустил тяжелые веки. Он попытался вспомнить, где его схватили: во дворе, когда он уже вылез, или в погребе, когда он только высунулся из люка. Но боль не давала сосредоточиться. Леонид тихо застонал. Мозг заволокло туманом.
Один из солдат нагнулся, чтобы поднять Леонида, но он напряг усилия и поднялся сам. Голова закружилась, боль стала еще острее. Он закачался. И в это мгновение ощутил на запястьях холодок металла наручников. Ею толкнули к двери и повели по длинному коридору. Шли медленно. Навстречу попадались конвоиры с арестованными, откуда-то доносились человеческие вскрики, стоны. Леонид зашагал быстрее, чтобы не слышать этих страшных голосов, но солдаты задержали его. И он снова пошел медленно, вздрагивая при каждом новом звуке.
Вот лестница — ступеньки ведут на второй этаж. Опять крики и стоны. Леденеет сердце, сжимает горло спазма. Леонид стискивает зубы до боли в челюстях. Надо привыкнуть, это неизбежно, это случится и с ним, сейчас, через несколько минут.
— Сюда, — приказал конвоир и втолкнул Леонида в небольшую комнату.
В комнате светло. Очень светло... Глаза зажмуриваются сами собой, не выдерживая яркого потока электрических лучей. Солдаты усаживают Леонида на высокий табурет и замирают по бокам. Перед ним гестаповец — немец маленького роста; он смотрит пристально в лицо арестованному и четко, почти по слогам, произносит по-русски:
— Фамилия?
Леонид сдерживает дыхание. Начинается. И он вдруг ощущает такой прилив решимости и энергии, будто вступает в борьбу с этим маленьким человеком, нагло и злобно глядящим на него.
— Не помню, — спокойно отвечает Леонид и, чтобы подчеркнуть свое равнодушие, начинает смотреть на стены, потолок.
— Что? — уже свирепея, спрашивает следователь.
— Не помню, — тем же тоном повторяет Изволин.
— Не валяй дурака, — предупреждает гестаповец.
Изволин молчит.
— Понял?
Молчание.
— Ты знаешь, что тебя ожидает?
— Знаю, конечно, — отвечает Изволин.
— Я тебя сгною в земле живьем...
— Это не особенно страшно, земля своя, родная.
— Отвечай только на мои вопросы, — кричит немец и заносит кулаки над головой Леонида. — Я тебя согну в бараний рог...
Изволин не проявляет никаких признаков волнения.
— Не вое гнется, господин фриц. Кое-что ломается. Это для вас крайне невыгодно. Я не должен быть сломан. Вам надо очень многое узнать от меня. Не так ли?
Следователя даже шатнуло, будто ею кто-то резко толкнул в грудь.
— Ты назовешь себя? — визгливо крикнул он, не в силах сдержать бешенство.
— Нет!
— Назовешь?
— Нет!..
Гестаповец подошел к Леониду, схватил за уши, встряхнул с силой его голову и ударил затылком о стену...
Вторично Леонид очнулся в абсолютной темноте, на холодном каменном полу. Было так темно, будто свет никогда не проникал сюда.