— Как в могиле, — невольно пробормотал вслух Изволин и, поднявшись, стал обследовать мрачную камеру. Она была очень мала, с низким, не дающим возможности выпрямиться потолком, со скользкими, мокрыми стенами. В углу скреблись и противно попискивали крысы. Скреблись настойчиво, надоедливо. Леонид крикнул. Крысы смолкли. Но через минуту они снова принялись скрести еще сильнее, упорнее...
На второй допрос Изволила привели к другому следователю, полному, коренастому мужчине лет сорока. Голова с короткими волосами, торчащие усы, круглые глаза — все в гестаповце напоминало Леониду отвратительного кота. Даже движения у него были мягкие, кошачьи.
Следователь прежде всего распорядился накормить арестованного. Леонид от еды отказался.
— Сыты? — спросил гестаповец с любезной улыбкой.
— По горло...
— Вчера вы сказали моему помощнику, что хорошо знаете свое будущее?
Леонид утвердительно кивнул головой.
— Свое и даже ваше... — добавил он.
— Вы — оракул, — немец поднял вверх указательный палец.
Леонид улыбнулся.
— Прошу вас, говорите все, что чувствуете, и требуйте, что хотите. Это неотъемлемое право любого арестованного. И лишить вас этого права ни я, никто другой не в силах. Закон есть закон. Не стесняйтесь.
— И не думаю, — ответил Леонид. — Вас интересует будущее? Вы господина Родэ, надеюсь, знали?
Лицо гестаповца заметно потемнело.
— Да, знал.
— Вот и хорошо. Многих из вас ожидает такая же участь...
— Не в вашем положении говорить об этом, — с укором произнес гестаповец. — Вы упустили из виду одну маленькую деталь: германская армия освоила не только Россию, но и еще кое-что. Под нами Австрия, Бельгия, Польша, Франция...
— Ну, Россию-то вы, положим, не освоили, — прервал его Леонид, — русскую землю освоили и продолжают осваивать ваши покойники. На Россию замков вам не одеть, ни замков, ни наручников, ни намордников...
— Мы уклонились от темы, — заметил следователь.
— От какой? — удивленно спросил Леонид.
— От главной, — машинально ответил гестаповец и смутился. — Собственно, я не об этом хотел с вами говорить. Меня зовут Роберт Габбе, как называть вас?
Леонид усмехнулся.
— Не выйдет...
— Что не выйдет?
— Насчет знакомства.
Следователь пожал плечами.
— Напрасно вы так себя ведете. Совершенно напрасно. Это не оправдывающая себя тактика. Я лично советую вам изменить линию поведения. Все зависит от вас. Коммунисты же поют: «Кто был ничем, тот станет всем». Вы можете стать всем. Для вас это вполне осуществимо.
— Вам поручено давать мне уроки политграмоты? — улыбнулся Леонид. — Это никак не подходит к вашей должности. Насколько мне известно, гестаповцы меньше всего способны на уговоры.
— В мою обязанность входит объяснить вам, что ваша жизнь зависит от вас же самих от вашего поведения во время следствия. Так, например, в погребе, где вас арестовали, был обнаружен вот этот списочек. В нем четырнадцать фамилий. Вам он знаком?
Изволин утвердительно кивнул головой.
— Вот замечательно. Я считал и считаю вас человеком рассудительным. Я глубоко уверен, что мы найдем общий язык...
— Попытаемся, — с нескрываемой иронией в голосе заметил Изволин.
— Это подлинные фамилии или вымышленные?
— А как вы думаете?
— Я? Я думаю, что это подпольные клички...
— Вы просто гений! — рассмеялся Изволин.
— А вы шутник, — улыбнулся гестаповец. — А кто такой «Грозный»?
— «Грозный»?
— Да, да, — продолжал улыбаться следователь, заискивающе глядя на Изволина.
— «Грозный» — старый большевик, руководитель советских патриотов города, гроза немцев...
— Это ясно. Звать его как?
Изволин заметил, как улыбка медленно сходила с лица гестаповца.
— Это военная тайна, — спокойно произнес Леонид, — этого никому знать не положено...
Следователь резко поднялся со стула и, сдерживая рвавшуюся наружу ярость, заходил по комнате.
— Оказывается, я ошибся, — с ноткой грусти в голосе сказал он. — С русскими нельзя сговориться.
— Ерунда! Смотря, с какими русскими. С некоторыми вы быстро сговариваетесь и понимаете друг друга с полуслова.
Следователь нетерпеливо надул щеки, шумно выпустил воздух и, приблизившись к Изволину, положил ему на плечо руку. Леонид брезгливо отдернул плечо.
Собрав остатки терпения, гестаповец улыбнулся.
— Вы очень горячи. Я не могу вас понять...
— И никогда не поймете, — прервал его Леонид. — Лучше не трудитесь. Есть вещи, недоступные вашему пониманию.
На лице гестаповца отразилась досада. Ему начинала надоедать роль уговаривающего, но он сделал еще одну попытку.
Когда же господин русский поймет, наконец, что правдивые ответы дадут ему не только освобождение, но и богатство. Он станет обладателем таких вещей, о которых никогда не мечтал...
Леонид покачал головой, и ироническая улыбка окривела его губы.
— Запомните сами и растолкуйте остальным господам фрицам, что не все продается и не все покупается. В частности, это касается совести советского человека.
— А я вам докажу на примере, что это не совсем так. Есть из ваших умные люди, которые предпочитают....
— Это не советские люди, — перебил его бесцеремонно Леонид, — а я говорю о совести советских людей...
— Хм! Вы очень молоды... Я предполагал... — замямлил следователь.
Допрос прервал телефонный звонок. Следователь подошел к аппарату и стал слушать.
— Да... есть... Да... да...
Положив на место трубку и вызвав из коридора двух солдат, он покинул комнату.
Начальник гестапо Гунке, высокий, подчеркнуто прямой, гладко выбритый, метался по своему кабинету. С тех пор, как в стены его учреждения попал Леонид Изволин, Гунке не находил места, он буквально потерял покой.
Допросы арестованного он поручил двум опытным следователям, хорошо знавшим русский язык и набившим руку на «партизанских делах».
— Хотя бы одно слово, заслуживающее занесения в протокол, он вам сказал? — спросил Гунке маленького следователя, который первым допрашивал Изволила.
Следователь отрицательно покачал головой.
— Ни одного?
Гестаповец продолжал мотать головой.
— У вас что, язык отнялся? — повысил голос Гунке.
— Ничего он не сказал. То есть болтает он много, но совсем не то, чего мы от него ждем.