— Не слезу! Я могу так делать три часа подряд!
— Подумаешь, я могу стоять двадцать минут на голове!
— А я…
— Слезай.
— Сантехник сказал, что, если в телефоне ковырялись, он натянет кожу с моей задницы на лоб… Нет, на нос… Забыл. Так как?
— Что — как?
— Ты хорошо поковырялась в телефоне?
— Хорошо.
— Бедная моя задница. Запрыгивай на стол, потанцуем.
— Коля, ты почти инвалид!
— Да. Зато у меня на тебя не стоит.
— Расскажи поподробней. На кого у тебя стоит, что ты любишь из еды, кто тебя обижал в детстве, — я приглушаю музыку.
— Это тоже все нужно для дела? Для тех, кто нас подслушивает?
— Нет, это нужно мне.
— Я в детстве был примерным мальчиком, примерным сыном и отличником, и так далее. Смотри, смотри, какая у меня боковая мышца живота, а?
Подняв руки над головой, Коля втягивает живот.
— Широчайшая мышца спины у меня не очень, — Коля повернулся боком и тычет себе пальцем чуть ниже подмышки. — Но трицепс! Ты только посмотри, какой трицепс! — теперь он согнул руку в локте и трясет кулаком.
Я смотрю на кулак, а, оказывается, нужно восторгаться вздутием пониже плеча.
— Ты ее знала, да?
— Кого?
— Ты знала Лялю, я понял, когда показывал фотографию. Ты одна из восемнадцати?
— Ничего не понимаю. Слезь.
— Не слезу. У Ляли было сорок два с половиной мужчины и восемнадцать женщин, — Коля задумчиво шлепает себя вялым членом по животу.
— А половина — это был ты?
— Нет. Так она отзывалась о муже.
— Сорок два и восемнадцать, — я считаю в уме, — это будет шестьдесят. Если речь идет о сексуальных партнерах, то твою тетушку можно назвать просто бешеной.
— Она не бешеная. Она любила жизнь.
— Она любила смерть, — уточняю я.
— Значит, ты ее знала, — кивает Коля и осторожно сползает со стола.
— Гаитянка Куока называла таких женщин моракусами.
— Гаитянка? И она тоже?..
— Я думаю, да. Моракуса — это такой вариант ведьмы, которая уверена, что смерть очищает. Немножко смерти никогда не помешает. Можно умереть в определенном месте, например, в холодной пещере Сунди, тогда твоя кожа через сорок восемь часов влажного холода и сна очистится и станет нежной, как у ребенка.
— Умереть — в смысле медитировать до полной несознанки? — Коля шарит в выдвижных ящиках, находит губную помаду, красит себе губы и рисует вокруг глаз. Подумав, обводит пупок.
Плачет ребенок.
Иду его искать.
Пока я кормлю мальчика, Коля вымазал волосы гелем и сделал на голове рожки. Он ковыляет от смеющейся Сюши по дому, дом отзывается на их шаги, и легкие содрогания большого здания, слышные, только если приложить ладони к полу, похожи на сердцебиение родного существа.
Потом я мою мальчика, вытаскиваю из машины продукты и в пять заходов с трудом перетаскиваю все на кухню. Взбодрившись таблетками, Коля утерял страсть к чистоте: приходится самой кое-как собрать мусор с пола. Коля бодро хромает вокруг стойки туда-сюда, девочка бегает за ним по кухне, они смеются и мешают мне убирать.
— Ты купила шоколадный коктейль? — интересуется Коля.
— Извини, пакет потек, — я вытираю коричневую лужицу на столе. — Как ты можешь пить эту гадость?
— Ты только что хотела знать, что я люблю из еды. Я люблю шоколад, яблоки и копченую рыбу.
— Коля, оденься.
— А ты не смотри, тоже мне нашлась мамочка!
— Мамочка, мамочка! — кричит Сюша, обхватывая мои ноги, и я цепенею сердцем и боюсь вздохнуть.
В этот идиллический момент в кухню, пошатываясь, заходит Артур в белом. Он вскарабкался по лестнице совершенно бесшумно, мы не слышали шагов. Вытаращив глаза, держась за стену, он смотрит на Колю и начинает что-то бормотать по-английски.
— Смотри-ка, живой! — удивляется Коля.
— Он спрашивает, что это за бар.
— Совсем обнаглел!
— Он спрашивает, кто заблевал его одежду. Плащ Артура залит шоколадным коктейлем.
— Из-виз-э-э-Амстердам? — лепечет Артур, не в силах отвести взгляд от Коли.
— Он у меня напросится! — Коля повязывает на бедрах полотенце с нарисованными фруктами.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — проявляю я чудеса гостеприимства.
Сюша вскарабкивается на стул, цедит в чашку из дыры в пакете шоколадный коктейль и макает в него булку.
— Я не понял, я что, не попал на теплоход? — переходит на русский Артур, сфокусировав теперь глаза на Сюше.
— Зато вы попали в багажник! — утешает его Коля, выливает остатки коктейля себе в стакан и отламывает половину Сюшкиной булки.
— Минуточку, я же должен был попасть в багажник, чтобы попасть на теплоход! Извините, зачем здесь этот ребенок? — он неуверенно тычет в Сюшку пальцем.
— Она здесь живет, — отвечает Коля с полным ртом.
— Хотите кофе? — я засыпаю зерна в кофемолку.
— Кофе?.. А какое сегодня число?
— Мы не знаем, — пожимаю я плечами.
— Да, — кивает Коля, — нам эти ваши числа до одного места. В три часа ночи вы сказали, что было двадцать третье.
— Как?! — ужасается Артур. — Опять — двадцать третье! Бог мой, я опоздал в багажник?
— Вы, конечно, немного опоздали залезть в багажник, — осторожно отвечаю я. — Вы залезли в него не в три пятнадцать, а минут на пять позже.
— Почему? — шепчет гость в белом плаще, залитом от правого плеча к груди коричневой жижей.
— Потому что я не сразу нашел ключи от гаража, — объясняет Коля. — Да не волнуйтесь вы так! Зато вы сделали клизму и скрылись от слежки!
Теперь гость смотрит на нас как на сумасшедших.
— Где эта машина? — интересуется он.
— А вы разве только что не из нее вылезли? — я удивлена.
— Где она? В смысле, куда она приехала?!
— Вы не волнуйтесь так, все хорошо, она никуда не приехала, она стоит там же, в гараже, — успокаивает его Коля и изображает на разрисованном помадой лице что-то вроде одобряющей улыбки. Гость стонет.
— А я — где?..
— И вы там же, только на этаж выше. Вы вылезли из багажника и заползли по лестнице вверх. Вам очень плохо? Почему вы не спите? — Коля сидит на стуле, жует булку и трясет здоровой ногой, как фокстерьер перед охотой.