* * *
Несколько доверительных бесед, состоявшихся в перерывах между сеансами так называемого массажа, убедили Оксану, что без верной помощницы ей не обойтись. Отправить престарелого мужа на тот свет несложно, гораздо труднее не сесть потом за решетку. Катерина, имевшая богатый жизненный опыт, красочно расписала процедуру следствия и дальнейшую жизнь на зоне.
По ее версии, лично ей припаяли срок по ошибке, хотя на самом деле ошибка судей состояла лишь в том, что Катерине дали пять, а не семь или десять лет. Она была еще совсем молоденькой, когда убила знакомую девчонку пилочкой для ногтей. Пятьдесят восемь ранений, выколотые глаза, обезображенное до неузнаваемости лицо. Смотреть на фотографии жертвы без содрогания было невозможно, поэтому судьи предпочитали любоваться ясными глазами восемнадцатилетней Катерины и слушать ее звонкий голосок.
«В тот день я шла с дня рождения, у меня с собой случайно пилочка была, маленькая такая. Встретились мы возле кафе с девчонкой, вот. А она заносчивая такая, что вы! Обозвала меня сиротой казанской и все такое. Ну, слово за слово, поругались мы, очень сильно поругались. Она меня по лицу била, обзывала по-всякому, за волосы таскала. Тогда я догнала ее, когда она зашла за гараж покурить, ну, и отквиталась. Я, правда, сильно злая была, понимаете, у меня же действительно ни отца, ни матери, такие дела. Я не ее била, я их била. Убивать не хотела, что вы! Врачи потом дали заключение, что если б они не опоздали на две-три минуты, то они б ее спасли. Простите меня, пожалуйста. Не садите меня надолго, я же раскаиваюсь. Если меня посадят надолго, то я совсем старухой на волю выйду».
Судьи тогда Катерине поверили, проявили милосердие. А через месяц в воспитательно-трудовой девичьей колонии под Мелитополем плакат с фотографиями особо отличившихся воспитанниц украсился еще одним портретом. На нем была изображена прищурившаяся Катерина, превратившаяся на зоне в Катьку-Кобылу. Плакат предназначался только для служебного пользования и висел в проходной у дежурного. Надпись на нем гласила: «Склонные к побегу».
Над портретом Катерины следовало бы дописать: «И к насилию».
В мелитопольской колонии содержалось около двухсот девушек с общим суммарным сроком отсидки более шестисот лет. Были среди них и убийцы, и воровки, и участницы разбойных нападений, и наводчицы, и просто бродяжки. Катерина превосходила жестокостью и коварством всех их, вместе взятых. На ее счету было много покалеченных судеб и половых органов, но Катерина предпочитала не распространяться на эту тему. Когда обстоятельства того требовали, она умела скрывать свои наклонности. И даже казалась ласковой. Временами.
– Катюша, а Катюша…
Голосок Оксаны вывел ее из задумчивости. Они по-прежнему стояли на краю бассейна, такие непохожие друг на друга. Никто не догадался бы, что объединяет этих молодых женщин, слепленных из разного теста. Тайну знали только они вдвоем.
– Не называй меня так, – строго сказала Катерина. – Не люблю этих телячьих нежностей.
Оксана осторожно притронулась к ее левой ягодице:
– Давно хотела спросить, да все забывала… Зачем тут выколото слово «БОГ»? Разве ты верующая?
– А ты думаешь, для меня ничего святого нет? – нахмурилась Катерина. Не расшифровывать же подружке смысл наколки: «Была Осуждена Государством». Была. А потом государство бросило ей кость в виде амнистии. Только поздно. Катерина не из тех, которые что-то забывают или прощают.
– А шрамы на запястьях? – не унималась Оксана. – Ты хотела уйти из жизни?
– Это так интересно?
– Конечно. Мне все про тебя интересно.
Катерина хмыкнула. Вены на руках покромсали ей опущенные шавки, предварительно опоившие ее водкой. Привязали к шконке простынями, вооружились заточенными столовыми ложками и пошло-поехало. Только не на ту напали. Катерина сумела освободиться и поставить шавок на место. Одна отделалась откушенным ухом, другую увезли на больничку со множественными разрывами влагалища, третья вообще удавилась полотенцем. Катька-Кобыла спуску никому не давала. Некоторые фифы от одного ее пристального взгляда в обморок падали.
Вспомнив годы былой славы, она сдержанно улыбнулась:
– Не приведи тебе господь пережить то, что мне довелось, что ты! Я хоть сильная, а ты… – Катерина провела пальцем по шее подруги, – …а ты просто нежный и хрупкий цветок Востока. Вот представь себе – камера следственного изолятора: тесно, душно, парашей воняет. За любую провинность дерут как сидоровых коз, да еще спасибо говорить заставляют.
– И ты не выдержала, – прошептала Оксана, округлив глаза.
– Я-то как раз все могу выдержать. Девчонок было жалко, таких, как ты. Однажды новенькие вздумали переговариваться с соседней хатой по кружке, а корпусной, он жутко злой был, вывел их в коридор к буцеркоманде – они все там с дубинками резиновыми, а внутри свинец. Ну, начали девчонок бить, ногами буцать, дубинками во все дыры трахать. Я в крик: не трогайте малолеток. Они ноль внимания. Остался один выход – я вены себе на руках стала пилить.
– Чем?
– Стеклом от лампочки.
– А они?
– Девчонок в покое оставили… Меня – в карцер… Там врачи перевязали.
– Какая ты… – прошептала Оксана.
– Ну? – подмигнула ей Катерина. – Договаривай.
– Смелая. Я бы так не смогла.
– И не пробуй, что ты! Говорю же тебе: влипнешь в криминал – пропадешь. Меня во всем слушайся. Я тебя в обиду не дам. Я за тебя любому глотку перегрызу, что ты!
Оксана хотела сказать что-нибудь благодарное, но передумала. Самое время задать вопрос, давно мучавший ее. Поглядывая на старшую подругу из-под полуопущенных ресниц, она призналась:
– Хочу спросить тебя одну вещь, но боюсь.
– Меня? – Катерина польщенно захохотала. – Да я же тебя и пальцем не трону, что ты! Я с тебя пылинки сдувать стану.
– А как насчет денег?
– Каких денег?
– Ну, Гришиных… Когда они перейдут мне, сколько ты возьмешь с меня за услуги?
– Врезать тебе? – поинтересовалась Катерина, только что распространявшаяся насчет пылинок. – Так врезать, чтобы всю дурь из башки враз вышибить, а?
– За что? – пролепетала Оксана.
– За то. У нас любовь или что?
– Любовь… наверное…
– Наве-ерное, – передразнила Катерина. – Мне на твои деньги начхать с высокой колокольни, если хочешь знать. Растереть и, тьфу, забыть. Пожелаешь поделиться, не откажусь. А не пожелаешь – не обижусь. Мне от тебя совсем другого надо.
– Чего? – игриво спросила Оксана.
Катерина немедленно ответила ей похабным шепотком на ушко, после чего обе захохотали и, приобнявшись, прыгнули в бассейн. Издали они действительно походили на закадычных подруг. Особенно, когда взметнувшиеся брызги скрыли их лица, выражавшие совершенно противоположные чувства.