Тенденция к сокращению, охватившая газеты в начале девяностых, должна была поддержать раздутые прибыли, в которых этот бизнес купался большую часть столетия. Новая бездушная порода корпоративных управленцев, не обремененная страстью к серьезной журналистике, нашла простой способ снизить издержки при издании ежедневных газет. Первой пострадала глубина.
Урезание пространства для новостей моментально оправдало увольнения. Во многих газетах сокращение стало излюбленным поводом избавиться от таких роскошеств, как отделы криминальной хроники, специальные пригородные издания, иностранные корпункты, специалисты по вопросам медицины и по окружающей среде и, конечно, команды журналистских расследований (которые всегда противостояли гражданским титанам и важным рекламодателям). Газеты тончали и мельчали, а их издатели все усерднее заверяли Уолл-стрит, что читатели ничего не замечают и ни о чем не волнуются.
К несчастью, Том Кроум нашел себе уютную нишу в уважаемой, но обреченной газете и был уволен, когда в бизнесе оказался излишек оголодавших опытных писателей. К еще большему несчастью, он достиг пика своей карьеры репортера-расследователя во времена, когда большинство газет уже не желало платить за такие навыки.
Скажем, «Реджистеру» требовался ведущий колонки о разводах. Синклер заявил об этом Кроуму на собеседовании.
– Нам нужно нечто смешное, – сказал Синклер. – Оптимистичное.
– Оптимистичное?
– У этой темы растет читательская аудитория, – сказал Синклер. – Вы когда-нибудь разводились?
– Нет, – солгал Кроум.
– Превосходно. Ни груза, ни горечи, ни гнева.
Фетишем Синклера была аллитерация – тогда Кроум столкнулся с ней впервые.
– Но в вашем объявлении в «Редакторе и Издателе» говорилось – очеркист.
– Это и будут очерки, Том. Пятьсот слов. Дважды в неделю.
Кроум подумал: я знаю, что я сделаю, – я перееду на Аляску! Потрошить лосося на склизкой леске. Зимами писать роман.
– Простите, что отнял у вас время. – Он встал, пожал руку Синклеру (которая и впрямь была мягкой, гладкой и похожей на дохлого лосося) и улетел домой в Нью-Йорк.
Неделей позже редактор позвонил ему и предложил пост очеркиста с годовым жалованьем в 38 000 долларов. Никакой колонки о разводах, хвала господу, – ответственный редактор «Реджистера», как выяснилось, не нашел в этой теме ничего оптимистичного. «Четырежды влипал», – шепотом объяснил Синклер.
Том Кроум взялся писать очерки, потому что нуждался в деньгах. Он копил на хижину на острове Кадьяк или, может, где-то поближе к Фэрбенксу, где поселится в одиночку. Он собирался купить снегоход и фотографировать диких волков, карибу, а со временем гризли. Он собирался написать роман о выдуманной актрисе по имени Мэри Андреа Финли: в качестве прообраза выступит реальная особа по имени Мэри Андреа Финли, которая последние четыре года жизни успешно уклонялась от развода с Томом Кроумом.
Он упаковывал вещи для поездки по поводу «Лотто», когда Кэти вернулась из церкви.
– Куда?
Ее кошелек шлепнулся на кухонный стол, точно шлакобетонный блок.
– В место под названием Грейндж, – ответил Том Кроум.
– Я там была, – раздраженно сказала Кэти. Место под названием Грейндж. Как будто она не знает, что это такой город. – У них там достопримечательности.
– Верно.
Кроум подумал, не ездила ли туда Кэти в числе религиозных паломников. Все возможно; они знакомы каких-то две недели.
– У них там Дева Мария, которая плачет, – сказала Кэти. Подошла к холодильнику. Налила стакан грейпфрутового сока; Кроум ждал новых сведений о Грейндже. – И на шоссе, – произнесла она между глотками, – в центре шоссе – лик Иисуса Христа.
Том Кроум ответил:
– Я об этом слыхал.
– Пятно, – уточнила Кэти. – Темно-пурпурное. Как кровь.
Или трансмиссионная жидкость, подумал Кроум.
– Я там только один раз была, – сказала Кэти. – Мы заправлялись по дороге в Клируотер.
Какое счастье, что она в Грейндже не завсегдатай. Кроум швырнул в чемодан кипу плавок.
– И как впечатления?
– Странные. – Кэти допила сок и вымыла стакан. Она выскользнула из туфель и села за стол, откуда хорошо видела, как Том пакуется. – Я не видела плачущую Богоматерь, только Иисуса – Дорожное Пятно. Но в целом город странный.
Кроум подавил улыбку. Он рассчитывал на странное.
– Когда ты вернешься? – спросила Кэти.
– Через пару дней.
– Позвонишь мне?
Кроум поднял взгляд:
– Конечно, Кэти.
– Когда будешь в Грейндже, я имею в виду.
– А… конечно.
– Ты решил, я хотела спросить, позвонишь ли ты, когда вернешься. Так?
Кроум диву давался, как, и пальцем не шевельнув, дал втянуть себя в нисходящий по спирали разговор еще до полудня воскресным утром. Он просто пытался собрать вещи, ради всего святого, но при этом, очевидно, умудрился задеть чувства Кэти.
Его теория: ее привела в смятение пауза между «а…» и «конечно».
Единственный вариант – уступить: да, да, милая Кэтрин, прости меня. Ты права, я полное дерьмо, бесчувственное и эгоцентричное. О чем я думал! Разумеется, я позвоню, как только доберусь до Грейнджа.
– Кэти, – сказал он, – я позвоню, как только доберусь до Грейнджа.
– Все в порядке. Я знаю, ты будешь занят.
Кроум закрыл чемодан, щелкнул застежками.
– Я правда хочу позвонить, ага?
– Хорошо, только не слишком поздно.
– Да, я помню.
– Арт приходит домой…
– В шесть тридцать. Я помню.
Арт был мужем Кэти. Окружной судья Артур Баттенкилл-младший.
Кроуму было неловко обманывать Арта, даже несмотря на то, что Кроум вовсе не знал этого человека, и несмотря на то, что Арт сам изменял Кэти с обеими своими секретаршами. Это общеизвестно, заверила Кэти, расстегивая брюки Кроума на их втором «свидании». Око за око, сказала она, – прямо как в Библии.
И все же Том Кроум чувствовал себя виноватым. В этом не было ничего нового; возможно, это было даже необходимо. С юных лет чувство вины играло определяющую роль во всех романах Кроума. Теперь же вина была неизменным, хоть и подавляющим спутником развода.
Кэти Баттенкилл срубила его осмысленностью тонких черт и похотью, пышущей здоровьем. В один прекрасный день, когда он совершал пробежку в центре города, она буквально за ним погналась. Он замешкался посреди благотворительного уличного марша – сейчас не вспомнить, против болезней или против беспорядков, – и неловко сунул Кэти в руку немного денег. Вдруг она – и его догоняют шаги. И она его нагнала. Они позавтракали в пиццерии, где первыми словами Кэти оказались: «Я замужем и никогда раньше такого не делала. Господи, как я проголодалась». Она ужасно понравилась Тому Кроуму, но он понимал, что весьма значительную часть уравнения составляет Арт. Кэти решала дела по-своему, и Кроум понял свою роль. Сейчас это вполне ему подходило.