– Но ведь она рисковала усугубить трудности Виолен?
– Нет, поскольку в том случае, если она уйдет из жизни, не оставив детей, драгоценности перейдут в собственность одной из благотворительных организаций.
– Иными словами, она не имеет права распоряжаться ими по своему усмотрению? Следовательно, мсье Достель солгал мне... и, возможно, нотариус тоже! Продолжайте!
– Я согласился, но в некотором роде сменил прицел. Ведь я намеревался запечатлеть на своем полотне украшение из рубинов и алмазов, как меня и просили, но мне пришла в голову мысль, что я получил возможность реализовать давнишнюю мечту, наведя молнии Правосудия на след убийцы.
– Я не принадлежу к судейскому сословию, и молнии Правосудия, как вы выражаетесь, мне недоступны.
– Да, но вы, без всякого сомнения, обладаете самым тонким нюхом во всем, что имеет отношение к знаменитым камням. Если бы вы не зашли ко мне, я бы сам написал вам... Вот почему вместо никому не ведомого гарнитура я изобразил Олимпию в прославленных драгоценностях Флорентийской колдуньи!
– Во Флоренции сказали бы, что она скорее Венецианская колдунья, – заметил Морозини и после паузы добавил: – Иными словами, вы видели их с такого близкого расстояния, что смогли в точности воспроизвести их на картине, но вы не знаете, где они, поскольку упомянули об убийце. О том, кто завладел ими, как я полагаю.
– Ваши предположения верны, и теперь я должен перейти к другой истории, гораздо более мрачной...
Послышался звук открывшейся и тут же захлопнутой входной двери. Художник осекся и заговорил гораздо тише:
– Если это Этьенетта, горничная, мы можем продолжать. Если же Эмилия, побеседуем в другое время. Ни за что на свете я не хочу впутывать ее в эту историю! Она мне слишком дорога, а дело может оказаться опасным...
Это была Эмилия. Через мгновение она появилась в алом костюме, подчеркивавшем ее красивую фигуру, в светло-сером шарфе в тон перчаткам и в маленькой круглой фетровой шляпке на густых темных волосах, к которым явно не прикасались преступные ножницы парикмахера. Как истинный обожатель женщин, Болдини ненавидел круглую стрижку «под мальчика», лишавшую их самого прекрасного из всех украшений. Вдобавок такая прическа совершенно не подходила бы к овальному лицу счастливой мадонны, каким обладала вновь пришедшая, чей встревоженный взгляд тут же обратился на склонившегося перед ней гостя.
– Князь Морозини, дорогая Эмилия, – представил его художник. – Кажется, я говорил вам о нем не меньше десяти раз?
Молодая женщина быстро положила на столик перевязанную розовой ленточкой коробку из кондитерской и протянула Альдо руку в перчатке, которую не стала снимать, чтобы не создавать излишней суматохи.
– Как минимум! – подтвердила она с улыбкой, по-детски трогательной и простодушной. – Очень рада познакомиться с вами, князь! Я отнесу это Этьенетте и попрошу ее приготовить чай, – добавила она, вновь взяв коробку с пирожными и окинув ее оценивающим взглядом хозяйки дома, которая не ожидала гостей и опасается, что угощения не хватит на всех. Болдини засмеялся:
– Этьенетта еще не вернулась, и я совсем не хочу пить чай. Не беспокойтесь так, Эмилия! Все у нас хорошо!
– Тогда я вас оставлю?
– Нет, это я оставлю вас, – сказал Морозини, одарив ее самой ослепительной из своих улыбок. – Мне нужно идти. Что же касается дела, о котором мы говорили, – продолжил он, обращаясь к Болдини, – нам стоило бы обсудить его без спешки. Завтра, если вы свободны, дорогой мэтр? Мы могли бы пообедать вместе, к примеру, в «Ритце»?
Глаза художника сверкнули прежним блеском за стеклами очков. Было видно, что он очень рад приглашению.
– Прекрасная мысль! Я не был там уже несколько месяцев!
– Может быть, вы предпочитаете «Максим»?
– О нет! В полдень так скучновато, а вечером для меня слишком поздно! Что вы хотите, я становлюсь чем-то вроде старой развалины, которую правительства разных стран украшают орденами, но никуда больше не приглашают! Вы придете с княгиней? – добавил он, не желая отказываться от своих намерений.
– Деловой обед не допускает женского присутствия, – мягко возразил Альдо. – Вы увидитесь с ней позднее.
Радость, осветившая лицо художника, померкла, словно под набежавшим облачком:
– Позднее? Боюсь, друг мой, как бы это не оказалось слишком поздно для меня! Возможно, мне лучше и не встречаться с ней? Мучительно сознавать, что я уже не способен передать на полотне ее красоту! Эта разновидность бессилия даже хуже, чем все остальные, и появляется она тоже с возрастом...
В голосе художника звучала настоящая боль, поразившая Морозини. Неужели Болдини так постарел? Или так болен? Бесконечно грустно было слышать, как он говорит о бессилии, ведь его сексуальные аппетиты были хорошо известны, а его модели – за редчайшим исключением! – были уверены, что он непременно попытается затащить их в постель. Неужели веселого фавна так тяготил возраст или он использовал это сравнение с целью показать, как его больше тревожит упадок неистового таланта?
– Ну-ну, – сказал Морозини художнику, который провожал его до двери. – Когда готовишься жениться на столь красивой женщине, черным мыслям предаваться грешно. Вам достаточно простого карандаша, чтобы на бумаге возникли невероятные отблески красоты! Вы – как феникс, который всегда возрождается из пепла. До завтра...
Высматривая такси, Альдо подумал, что в отношении любого другого это был бы явный перебор, но Болдини родился, как и он сам, под солнечным небом Италии, где люди с неподражаемой грацией преувеличивают все события повседневности. Не худший способ поднять жизненный тонус, и в данном случае наградой ему стала улыбка художника.
Он убедился, что полностью достиг своей цели, на следующий день, когда Болдини, опираясь на трость с янтарным набалдашником, торжественно вошел в холл «Ритца» на Вандомской площади. Альдо едва узнал его. Из вчерашнего кокона в фуражке и шерстяной кофте явилась на свет великолепная серо-черная бабочка, в одеянии которой была продумана каждая деталь – и безупречно сшитый костюм, и серая продолговатая жемчужина на черном шелковом галстуке, и ослепительно белый воротничок с загнутыми краями, и бутоньерка с розеткой ордена Почетного легиона, а также знаками отличия кавалера итальянской Короны, и изящные золотые запонки. Даже лихо закрученные тонкие усики обрели прежний победоносный вид. Словом, подлинное возрождение!
Эта героическая попытка совершенства внешнего облика была вознаграждена удивленными и вместе с тем радостными приветствиями – великий художник уже давно не бывал в свете! – многих посетителей ресторана и приемом, которым почтил его прославленный Оливье Дабеска, всемогущий метрдотель «Ритца». Встретив обоих мужчин у порога, он проводил их к одному из лучших столиков с видом на сад.
– Ваш визит для нас честь, увы, слишком редкая, мэтр, но тем большее удовольствие видеть вас снова!