И, не оставив ей времени на размышление, он устремился к лифту, двери которого тут же закрылись. На короткое мгновение он успел увидеть Нелли, застывшую на месте с плаксивым выражением лица, как у маленькой девочки, упустившей свой красный шарик. Он невольно улыбнулся, и ему чуть полегчало. Перед этой взбодрившей его встречей он уже почти решил предоставить Вобрену право поужинать одному у баронессы Полины, но теперь подумал, что общение с друзьями поможет ему отвлечься от мрачных мыслей. Что было бы невозможно, останься он в номере, где можно было только кружить по комнате и слушать радио. Утвердившись в этом намерении, он разделся, долго простоял под душем, надушился своей любимой английской лавандой и побрился. Затем сменил белье, натянул черные шелковые носки, надел выходные брюки в полоску и лаковые черные ботинки, расчесал свои густые темные волосы, чуть больше, как ему показалось, поседевшие на висках, быстро и ловко завязал черную шелковую бабочку под воротником с отогнутыми краями, поправив перед тем манишку, усеянную крохотными сапфирами в золотой оправе, и, наконец, облачился в смокинг с шелковыми лацканами, в карманы которого положил бумажник и золотой портсигар с выгравированным гербом – без этих двух вещей он никогда не выходил из дома. Погода стояла такая теплая, что можно было обойтись без пальто, поэтому он взял только чистый платок, шляпу и перчатки, затем смахнул невидимую пылинку с рукава, в последний раз взглянул на себя в зеркало и спустился в холл, где его должен был ждать Жиль. Он думал, что увидит Вобрена, сияющего от радости в предвкушении встречи с Полиной, но ничего подобного: Жиль, хоть и являл собой воплощение элегантной величавости, был явно чем-то расстроен. О причинах своей печали он поведал Альдо, едва лишь друзья сели в такси. Оказалось, что кресло Людовика XV недавно переехало в Бостон, что совершенно не устраивало антиквара.
– Иными словами, ты пересек океан зря? – спросил Альдо.
– Не совсем так: я не потерял шансов заполучить его и в любом случае не зря совершил это путешествие, поскольку познакомился с баронессой, – добавил он с таким восторженным видом, что Морозини захотелось треснуть его по голове.
Но он ограничился ворчливой констатацией: – Я знаю. Лучше расскажи мне о кресле! Как оно оказалось в Бостоне?
– Оно принадлежит теперь Диане, старшей дочери старика Лоуэлла, который там живет. Ей удалось включить его в свою часть наследства под предлогом, что так обещал отец.
– Это означает, что она его не продаст.
– Ты не угадал. Больше всего она хочет провести аукцион. Ей известно о моем приезде, и она сказала своему нотариусу, что ждет меня. Мне придется ехать туда, – произнес Вобрен с таким тяжким вздохом, словно ему предстояло путешествие в Патагонию.
– Ну и что? Бостон это отнюдь не край света. Всего-то чуть больше пятисот километров отсюда...
– Знаю, и если бы речь шла просто о поездке туда и обратно, не стал бы даже упоминать об этом, но я очень боюсь, что мне придется застрять там надолго. Я надеялся купить кресло до того, как завещание вступило в силу, но если все будет зависеть только от Дианы, дело сильно затянется. Мне придется вести бесконечные переговоры...
– Ты имеешь в виду торговаться? Однако это на тебя не похоже. Когда ты что-нибудь хочешь – в частности, для своей коллекции! – то всегда платишь! Сам ставишь последнюю точку!
– К несчастью, в данном случае все не так просто. Хобби этой женщины – французский восемнадцатый век, и, поскольку ей не часто удается встретить собеседника моего калибра, она воспользуется обстоятельствами и станет всячески заманивать меня на беседу.
– Но ведь она должна знать, что у тебя есть и другие занятия? Не будешь же ты вечно сидеть с ней за чаем и рассуждать о Людовике XV?
– Не о Людовике XV – о Помпадур! Она питает к маркизе настоящую страсть. Даже старается подражать ей!
– Разве у тебя нет какой-нибудь безделицы из имущества маркизы, чтобы предложить в качестве разменной монеты?
– Есть, конечно! – мрачно ответил антиквар. – Маленький письменный столик из замка Шуази, но мне не хотелось бы расставаться с ним. Кому, как не тебе, это понять? К тому же, если я выставлю свою красивую вещицу на размен, она наверняка пожелает лично отправиться за ней, и как, можно скорее. Можешь быть уверен, она меня уже не отпустит, и мне придется вернуться в Европу первым же пароходом. Однако...
– Однако это тебя не устраивает?
– Совершенно! Я бы хотел задержаться в Нью-Йорке на две-три недели. Бейли вполне справляется с парижским филиалом, и я, возможно, смогу здесь кое-что присмотреть...
Он нервничал все больше, и Альдо с грустью подумал, что для него это тоже тяжелый удар и что эта проклятая Америка похищает у него одного за другим самых дорогих друзей. Поэтому возразил он Жилю очень мягко:
– Боюсь, этого тебе будет недостаточно. Две-три недели пролетят быстро, и раньше или позже тебе придется возвращаться. Разве что ты ухитришься перетащить Вандомскую площадь на Вашингтон-сквер!
Он попал в самую точку, и Жиль только вздохнул вместо ответа. Но, когда они позвонили в дверь Полины, на Альдо внезапно снизошло озарение, и он тут же объявил:
– Вот что я тебе скажу: все эти неурядицы очень действуют на нервы. Я в таком же положении, как ты... То есть нет, я не в таком положении, поскольку мне нужно скорее вернуться в Венецию. Тем не менее я уже завтра отправляюсь в Ньюпорт. И не забавы ради. Наоборот, я бы предпочел, чтобы сезон вообще не начинался.
Его догадка была верна: когда дверь распахнулась, открыв залитый светом холл, лицо Вобрена внезапно расцвело улыбкой, словно полузасохшая бегония под струей из лейки. Стало ясно: больше всего славный Жиль опасался, что друг Альдо будет нежиться под нью-йоркским солнцем в обществе его пассии, тогда как сам он надолго застрянет в северных туманах. Это доказывало, что любовь и разум не всегда пребывают в согласии: в городе было предостаточно в высшей степени соблазнительных мужчин-, однако бедный малый, подобно Адальберу, не нашел ничего лучшего, как избрать главной мишенью для подозрений . старого друга, хотя прекрасно знал, что после женитьбы тот не представляет никакой опасности. Просто уму непостижимо!
Тем не менее вечер они провели чудесный.
Жилище Полины окончательно убедило Альдо в том, что он замечал и раньше. А именно: статус художника в Соединенных Штатах не имел ничего общего с таковым в Париже. И на Монпарнасе, и на Монмартре – вершинах искусства! – художники были почти нищими. Здесь же таланту не обязательно было укрываться под дырявой крышей или в жалкой развалюхе.
Не имело ничего общего это жилище и с громадными отелями на Пятой авеню с их почти удушающей роскошью и неизменной позолотой. Дом не отличался большими размерами, и преобладал в нем колониальный стиль: простая, но красивая старинная мебель, которая удачно сочеталась с творениями современных и старых и даже древних мастеров – таких как одна из сверкающих на солнце «Крыш» Эдварда Хоппера, кстати, жившего по соседству с Полиной, «Уголок сада» Клода Моне, картина Ван Донгена, набросок Родена, фигурки из золота и слоновой кости работы Шипарю, «Нью-йоркская улица» Прендергаста, бронзовая голова римской матроны и несколько странных статуэток с далеких Кикладских островов, изготовленных в незапамятные времена. Такая коллекция могла принадлежать натуре творческой, обладающей не только вкусом, но и богатством. Неброская обстановка и светлые тона интерьера подчеркивали ценность произведений искусства и одновременно эстетические пристрастия самой Полины, которая надела для этого вечера длинное простого покроя платье из черного бархата с длинной ниткой великолепных жемчужин.