– Вы встанете на колени и поднимете носилки как можно выше. Я возьмусь за ручки, а вы обойдете и поднимете с другой стороны. Договорились?
Опять кивок.
– Оружие у меня в кармане, доктор. Одно неверное движение – я бросаю моего дядюшку, и вы – покойник. Идет?
– Еще как, – одними губами ответил врач.
– Прекрасно. Так, осторожно; на три счета: сгибаем колени, вытягиваем руки. Раз… два… три!
Согнули, вытянули. Ручки носилок перешли от Постель-Вагнера к племяннице.
– Хорошо. Теперь идите поднимите сзади. Скорее!
Судебный медик взялся за две другие ручки, и племянница потащила носилки на себя, отступая маленькими шажками. Она продвигалась, согнувшись от тяжести под низким потолком машины.
– Колеса сломались! Больше не катится!
Толкнули, потянули, и носилки вернулись наконец на свое место.
– Ну вот, – выдохнула племянница.
– Ну вот, – выдохнул Постель-Вагнер.
Подняв голову, племянница не без удивления заметила на лице доктора улыбку разделенного усилия. Прямая откровенно-заговорщическая улыбка!
Она поняла весь смысл этой улыбки, когда, распрямившись, почувствовала на своем затылке холодное дуло.
– Ну вот, – отозвался эхом третий голос.
В ту же секунду чья-то рука скользнула в карман белого халата и освободила ее от тяжелого револьвера.
– Всё. Теперь можешь повернуться.
В том, что увидела племянница, обернувшись, едва можно было узнать человека. Какой-то живой матрас. Мрачный, мягкий и опасный. Образ, который она знала слишком хорошо. Устрашающее видение, которое проникло внутрь машины через оставленную открытой переднюю дверцу так бесшумно, будто возникло в ее собственном мозгу. Лицо без взгляда между тем пристально следило за ней из-за пластикового забрала, в котором отражался лишь отблеск ночи.
Лицо Закона.
Словно подтверждая эту догадку, раздался пронзительный вой сирен, и ночь озарилась сплошным мигающим сиянием. Одна, посреди улицы, машина скорой помощи в миг превратилась в некую драгоценность в лучах прожекторов. Открылась левая дверца. Другая форма, идентичная той, что держала племянницу, схватила бабушку Тома своими большими руками в стеганых рукавах.
– Все в порядке, мадам. Выходите.
Сколько их повыходило из прилегающих подъездов, из припаркованных машин. Племянница не оборачивалась. Она знала, что еще несколько автоматов уставились сейчас на нее через раззявленную пасть кашалота.
– Молчишь? – спросил вдруг детский голос. Стоя на коленях на переднем сиденье, Тома разглядывал племянницу.
– Ты больше ничего не скажешь? – настаивал он.
Племянница действительно ничего не говорила.
– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Племянница встретила взгляд Тома. Ей показалось, что на губах мальчишки она увидела собственную улыбку. Впечатление еще больше усилилось, когда ребенок, многозначительно поведя бровью, объявил спокойным рассудительным голосом – капнул змеиным ядом:
– Ну вот видишь, ты больше не говоришь, но это ведь не конец света.
Жервеза, должно быть, не скоро забудет это свое пробуждение.
– Меня, – станет говорить она потом, – словно вытолкнуло на поверхность буйком или мячом, надутым светом! В глубине таял сон, а я поднималась. Я не торопилась подняться, но мяч спешил меня вытолкнуть. Толща воды обтекала мою кожу с невероятной быстротой.
Она выскочила из забытья, как пробка, среди аплодисментов и гейзеров шампанского.
– Мы его поймали, Жервеза!
Она очнулась в больничной палате в окружении своих стражников – котов и тамплиеров. Все говорили одновременно и поздравляли ее друга, судебного медика Постель-Вагнера, который, не зная толком куда себя деть, прятался в клубах дыма своей огромной трубки.
– Хирург, Жервеза, мы его поймали!
– Сцапали племянничка!
Кажется, она поняла, что Постель-Вагнер способствовал аресту «хирурга». (Которого они называли также «племянником» или «племянницей», что вносило некоторую путаницу.)
Титюс и Силистри развернули план Парижа прямо на полу в палате. Они объясняли сутенерам Рыбака, как они прижали племянницу, устроив засаду на всех перекрестках в районе восьмисот метров. В то же время они обращались и к Жервезе, хваля отважного Постель-Вагнера и то, как этот лекарь все рассчитал, точно, как в аптеке, мастерски газанув на перекрестке улиц Шарантон и Ледрю-Роллен – одной из семнадцати ловушек, приготовленных к двум часам ночи.
– Настоящий мужик, чертов тихоня!
И как, при резком рывке машины, слетели с креплений обитые металлом носилки, что и было предусмотрено, и выбили откидную дверцу, державшуюся на честном слове.
Ее также поставили в известность, что в течение двух суток, пока шла вся операция, она, Жервеза, спала сном праведницы, охраняемая отрядом Рыбака. Людей не хватало. Но обслуживание было по высшему разряду. Комар не проскочил бы в палату к Жервезе. Коты вполне могли бы занять свое место в рядах полиции. Серьезно. Вот был бы набор!
Падшие ангелы в связке с архангелами! Святое братство золотой эпохи до начала времен. Жервеза очнулась в восстановленном раю. Первым ее побуждением было воздать хвалу Тому, Кого Мондин называла ее «приятелем сверху», но на этот раз Жервеза придержала свою молитву. Она возблагодарила людей.
Она уже начинала понимать, что полиция и сутенеры, все вместе, спасли ее курочек. Взяв хирурга (который оказался дамой), они разом обесточили и мозг, и нож. Оставалось еще поймать коллекционера. Но без хирурга коллекционер не представлял больше угрозы для ее девочек. Они могли спокойно спать под сенью своих татуировок.
Еще она поняла, что стратегом грандиозной кампании был этот полный человек с прилизанной челкой, который напирал на нее своим жилетом, расшитым императорскими пчелами.
– Я не хотел бы уйти на пенсию, зная, что эта мамзель преспокойно разгуливает на свободе.
Жервеза смотрела на него, не понимая.
– Да, Жервеза, я уже на пенсии, с сегодняшнего утра.
Дивизионный комиссар Кудрие указал на своих людей:
– Они подарили мне целый набор удочек. У меня впереди похождения Тартарена, Жервеза.
Информации было более чем достаточно. Жервеза понемногу переваривала арест племянницы, подвиг Постель-Вагнера, отставку Кудрие, охоту на коллекционера… но вот что еще оставалось для нее непонятным, так это почему все это сборище, отдающее шампанским, расположилось здесь, в больничной палате, и как сама она оказалась на этой койке с зелеными простынями, пахнущими ее собственным потом.
Ответ не заставил себя ждать, влетев ураганом в белом халате.