Ручка застыла.
– Вы оставили документы в машине?
И вот он уже с аппетитом облизывается на нас:
– Какая беспечность. В таких делах это уже становится косвенной уликой.
(Знает Бог, как я боюсь этих косвенных улик!)
– Куда вы направлялись?
Жюли берет ответы на себя.
– В Веркор.
– Переезжаете?
– Мы ехали, чтобы забрать коллекцию фильмов.
– У кого?
– У господина Бернардена. Из Лоссанской долины.
– Это просто проверить, – вставил я.
Шариковая ручка катилась по разлинованному листу судьбы. Вдруг она остановилась. Автоинспектор поднял глаза. И я увидел в них зеленую улыбку. (Да, полицейский с зелеными глазами.)
– Бернарден из Лоссанса? Старый Иов?
Он склонил набок удивленную птичью головку и спросил:
– Вы местная?
– Я тут родилась.
Улыбка расплылась.
– А я из Сен-Мартена. А где именно вы родились, если поточнее?
– В Шапель. Ферма Роша.
– Та, что за усадьбой Реву? Ферма колониального губернатора?
– Да, губернатора Коррансона. Это мой отец.
– А! Так это вы та самая Жюльетта?
– Да, это я.
* * *
Косвенные улики… Достаточно, чтобы какой-нибудь занюханный полицейский со своей шариковой ручкой оказался из одних с вами яслей, и самая серьезная из косвенных улик тут же становится поводом побрататься. Было субботнее утро. Совсем раннее. Наш полицейский как раз собирался провести выходные в своем родном Веркоре, когда заявление об угоне поступило к нему на рацию.
– За семь минут до конца моей смены!
Несказанно обрадованный встречей с землячкой, он в два счета сворачивает дело, просит своего коллегу доставить за него рапорт в комиссариат Баланса и предлагает подвезти нас на своей машине.
– В любом случае, ничего не поделаешь. Сейчас ваша бандура, наверное, уже пересекает итальянскую границу…
И вот мы втроем пробираемся по узкой дороге, что проходит сквозь весь скальный массив, как колодец сновидений. Попробуй пойми, почему в этих струящихся влагой мышиных ходах, где буки растут прямо из камня, лианы сбегают по курчавому паласу мхов, мне явилось вдруг очень ясное видение Клемана Судейское Семя. Попав сюда, он вспомнил бы «Красавицу и чудовище» – фильм Кокто. Он разглядел бы мускулистые руки, тянущиеся из стен, чтобы осветить нам путь с зажатыми в кулаке подсвечниками. Он пустился бы рассказывать сказки детям, которые хлопали бы огромными удивленными глазами. Что обещает нам эта плачущая стена? Навстречу какой судьбе толкают нас эти подсвечники, выросшие из камня? Какую волшебную дорогу указывает нам эта цепочка камешков, разбросанных святыми на нашем пути в виде маленьких селений: Сен-Назэр, Сен-Тома, Сен-Лоран, Сен-Жан, Сент-Элали, святые часовые Веркора, куда вы нас ведете? В какое дьявольское чрево? И как всегда, когда Клеман пересказывал свои любимые фильмы, я как будто услышал в ответ тишину, молчание оцепеневшей от ужаса малышни, молчание влюбленной Клары; да, в начале начал, задолго до рассудительной университетской болтовни, прежде всего молчание знаменует красоту рассказа… О, Клеман!.. Бедолага… Что же ты наделал?.. Заигрывать со смертью, разжигая пламя любви… Всегда так… Любовь не может спасти нас даже от нас самих… Вот почему человек смертен… и ты, моя Кларинетта… самая наивная из всех влюбленных… вечно угораздит тебя запалить шнур самых неистовых и низменных страстей!.. Истинная дочь своей матери… под постоянной угрозой в своей наивной любви… разрушительная невинность…
– О чем ты думаешь, Бенжамен?
Вопрос Жюли вычерпнул меня из темных глубин подземных колодцев. Далеко внизу под нашими колесами гремел горный поток. Узкая тропинка спускалась в его пучины: «опасно» гласил дорожный указатель.
– Одна девчонка навернулась здесь два года назад, – объяснил зеленоглазый полицейский. – И еще до нее несколько туристов.
– Ваш Веркор – настоящая прорва, – заметил я.
Раздался громоподобный смех полицейского.
– Это еще самая легкая дорога!
Жюли договорила за него:
– Веркор знает себе цену, Бенжамен!
Неизбывная гордость за свои корни.
– И в самой глубине отливает дьявол… – процедил я сквозь зубы. Я боюсь пустоты и ненавижу путешествовать. Бельвиль, где ты?
Я высунулся в окно на полкорпуса и крикнул в самую черноту зияющей бездны:
– Где ты, Бельви-и-и-и-и-ль?
Полицейский рассмеялся, дал по газам, нажав одновременно на сигнальный гудок, машина рванула, и мы вдруг выскочили из туннеля, ослепленные солнечным светом.
– Господи Боже!
Яркая вспышка! Дьявольские подземелья распахнулись на райские поляны! Святые нас не обманули: то были зеленые пастбища Эдема! Крыша мира!
Я онемел.
Они тоже.
– Каждый раз одно и то же впечатление, – подтвердила Жюли.
* * *
Первое, что я увидел в полумраке дома в Роша, был кухонный стол. Солнце развернуло на нем золотистую скатерть, как только Жюли отворила один из ставней.
Стол Жюли.
– Значит, это и есть место твоего рождения?
– Да, здесь я и родилась, милостью Маттиаса и кухонного ножа. Кесарево. Мой отец-губернатор сам вскипятил воду на этой плите.
Старинная плита с гирляндами остролиста, бегущими каймой по белой эмали. 603-й номер того выпуска. Будь благословенна, старая развалина.
– Вода из источника, дрова из сада. Можешь не беспокоиться, Бенжамен, я – продукт натуральный.
– Она все еще действует?
– Действует достаточно исправно, чтобы накормить тебя и обогреть. Мечта фаланстера, наша старушка. Она еще и нас переживет!
Зеленоглазый полицейский высадил нас там, где к шоссе примыкает грунтовая дорога. Жюли хотела пройти остаток пути пешком. Ей нравилось приходить сюда одной сквозь эти одинокие поляны, и чтобы никто о том не ведал, кроме штокроз, окруживших ферму плотным кольцом. Сейчас ее голос доносился издалека: она открывала ставни в другой комнате, и в следующей, так, постепенно, очерчивая по периметру свое детство. Свет Веркора не заставлял себя долго упрашивать. Теперь ферма Роша походила на гнездо, сплетенное из прутьев полумрака, пронизанного солнечным светом. Треск поленьев, льняные простыни и кислые яблоки-дички: родовой дух.
– Кто у тебя из Веркора, отец или мать?
– Отец. Здесь даже есть деревня, с таким же именем, что уж говорить! Моя мать была итальянка. Северина Боккальди. Их здесь много таких. Эмигранты из Бергамо – это в Ломбардии. Дровосеки.