Им удалось договориться об одном телевыступлении на местной техасской студии, однако в отсутствие скандала, который поднял бы рейтинги, продюсер срезал время Саманты до сорока пяти секунд, после чего попытался приударить за ней, пригласив поужинать.
В сюжетах про энергетический кризис, танкеры и разливы нефти очень мало развлекательного. Никто и слыхом не слыхивал про какое-то кадмиевое загрязнение, мыс Доброй Надежды находился вообще в другом полушарии, миллион тонн звучали абстрактно, потому как этот объем невозможно себе вообразить… Не тема для обсуждения, а скука зеленая.
Словом, пресса спустила все на тормозах.
— Мы еще выкурим этих жирных амексовых котов! — гневно рычал Том Паркер. — Выведем на чистую воду! Надерем им задницу до синевы!.. Правда, для этого придется действовать через «Гринпис»…
Из самолета, вернувшего их в международный аэропорт Майами, они вышли, пошатываясь от усталости и разочарования, но готовые к дальнейшим сражениям. «Как говорится, — мрачно заметила Саманта, виляя своим расписным „шевроле“ в сутолоке городских пробок, — схватка только началась».
У нее было лишь несколько часов, чтобы привести себя в порядок и хотя бы чуть-чуть прикорнуть на лоскутном одеяле, после чего пришлось вновь мчаться в аэропорт. Предмет ее заботы, как выяснилось, уже миновал таможню и растерянно торчал посреди зала прилета.
— Привет, я Саманта Сильвер. — Она усилием воли отогнала усталость, и ее знаменитая улыбка блеснула, словно серебряный вымпел.
Приезжего австралийца звали Деннис О’Коннор, он был ведущим специалистом в увлекательнейшей и очень важной области: фауна южно-австралийских коралловых рифов. Долгое путешествие во Флориду он предпринял лишь ради беседы с Самантой и знакомства с ее экспериментами.
— Я не ожидал, что вы так молоды.
Она подписывала свою корреспонденцию «доктор Сильвер», и его реакция оказалась типичной. Уставшая и раздраженная Саманта позволила себе показать зубки.
— К тому же женщина. Вы и этого не ожидали, — сухо кивнула она. — Вот ведь закавыка, а? С другой стороны, спорим, что среди ваших лучших друзей найдутся и девушки.
Высокий худощавый О’Коннор, как заправский австралиец, уважал людей, которые могут постоять за себя, и, обмениваясь рукопожатием, сказал:
— Хотите верьте, хотите нет, но вы мне нравитесь и такой. — На загорелом лице с чуть тронутыми сединой висками сверкнула понимающая усмешка.
Через несколько минут новые знакомые уже чувствовали себя друзьями, а уважение, которое О’Коннор проявил при знакомстве с ее работой, лишний раз подтвердило этот тезис.
Австралиец привез с собой контейнер, где в насыщенной кислородом воде хранилось пять тысяч живых австралийских улиток E.digitalis, которым предстояло принять участие в экспериментах Саманты. Этих животных он выбрал по двум причинам: они очень распространены и к тому же крайне важны для экологии прибрежных вод Австралии. Вскоре коллеги были так увлечены задачей адаптации экспериментальной методики Саманты к новой категории подопытных существ, что, когда ее лаборант просунул голову в дверь и крикнул «Эй, Самми, тебя к телефону!», девушка попросила его записать сообщение и добавила, что перезвонит попозже.
— Это международный! — крикнул лаборант в ответ, и у Саманты подскочил пульс. Хозяин морских улиток был тут же позабыт.
— Николас! — счастливо вскрикнула она, вскочила — попутно выплеснув полпинты воды на штаны австралийца — и с отчаянной скоростью бросилась к маленькому огороженному закутку в дальнем конце лаборатории.
Запыхавшись от радости, она схватила трубку, и прижала к груди руку, чтобы утихомирить сердце.
— Доктор Сильвер?
— Да-да! Это я!
— Соединяю, — раздался голос оператора, затем щелчок и шипение подключенной линии.
— Николас! — выпалила она. — Николас, милый, это ты?!
— Нет. — Речь звучала ясно и безмятежно, словно их не разделяли тысячи миль. Мало того, голос показался знакомым, и от предчувствия беды у Саманты захолонуло сердце. — Это Шантель Александер, мать Питера. Мы с вами однажды встречались.
— Да… — Саманта говорила очень тихо, как бы затаив дыхание.
— Я решила, что было бы правильней сказать вам об этом в личном разговоре, чем унижаться до слухов и пересудов. Мы с Николасом снова собираемся пожениться.
У девушки подкосились ноги, и она упала на ближайший лабораторный стул.
— Вы слушаете? — после небольшой паузы спросила Шантель.
— Я вам не верю.
— Мне очень жаль, — мягко сказала Шантель. — Но все-таки есть еще и Питер, да и мы заново открыли друг друга… открыли, что никогда не переставали любить свою вторую половину.
— Николас никогда бы… — У Саманты сорвался голос, и в горле встал комок.
— Вам надо понять и простить его, милая, — объяснила Шантель. — После нашего развода он был одинок и обижен. Я совершенно уверена, что он не хотел причинить вам боль.
— Да, но… мы же собирались… у нас…
— Я знаю. Но пожалуйста, поверьте: здесь все непросто для нас обоих. И ради…
— Но мы уже спланировали всю нашу будущую жизнь. — Саманта резко помотала головой. Густая прядь золотых волос упала ей на лицо, и девушка нетерпеливо отбросила ее назад пятерней. — Не верю я. Почему Николас мне сам не сказал? Нет, не поверю, пока не услышу это от него самого.
Голос Шантель журчал сострадательно, ласково:
— Я не хотела делать вам больно, дитя мое, но сейчас мне не остается ничего другого, как сообщить вам, что прошлую ночь Николас провел со мной, в моей постели, в моих объятиях, то есть там, где его истинный дом.
То, что произошло дальше, можно назвать своего рода чудом. Сидя на жестком круглом стуле, Саманта Сильвер физически ощутила, как из нее уходит юность, — вернее даже, сползает, наподобие глянцевитой змеиной кожи во время линьки. Все ее существо было заполнено теперь ощущением безвременья, замешанном на страданиях и горестях каждой женщины, существовавшей до нее. Самой себе она казалась сейчас очень старой, мудрой и печальной. Приподняв руку, Саманта коснулась щеки и почти удивилась, что под пальцами не шуршит древняя, высохшая кожа.
— Я уже приняла меры к оформлению развода с моим нынешним супругом, после чего Николас вновь займет кресло председателя «Флотилии Кристи».
Да, это правда. Саманта знала, что это чистая правда. У нее не было ни вопросов, ни сомнений. Она медленно опустила трубку на рычаг и встала, слепо помаргивая на голую стену закутка. Нет, она не плакала. Об этом не могло быть и речи. Так же как и о смехе. Никогда впредь, до конца жизни…
Шантель Александер внимательно следила за мужем, стараясь быть при этом отстраненной и объективной. Сейчас, когда прошло наваждение, — головокружительная влюбленность, — сделать это оказалось гораздо легче.