– Ничего плохого в этом не вижу, – сказал я. – Во всяком случае, одна из них считает, что идет по горячему следу.
– Наша приятельница мисс Марпл? Да?
– Наша приятельница мисс Марпл.
– Такие особы всегда считают, что знают все лучше других, – сказал полковник Мельчетт.
Он с явным удовольствием потягивал виски с содовой.
– Быть может, с моей стороны нескромно задавать вопросы, – сказал я, – но надеюсь, что кто-нибудь допросил парнишку из рыбной лавки. Я хочу сказать, что, если убийца вышел через парадную дверь, малый, возможно, видел его.
– Слак его допросил, можете не сомневаться, – сказал Мельчетт. – Но парень говорит, что никого не встречал. Что в принципе и понятно. Убийца не станет лезть на глаза. Скажем, у ваших ворот можно и в кустах переждать. Посыльный заходил к вам, к Хэйдоку и к миссис Прайс Ридли. От него схорониться ничего не стоило.
– Да, – сказал я. – Вы правы.
– А с другой стороны, – продолжал Мельчетт, – если все же это дело рук негодяя Арчера и юный Фред Джексон видел здесь его, он едва ли проговорился бы. Арчер его двоюродный брат.
– Вы всерьез подозреваете Арчера?
– Понимаете ли, старик Протеро его на дух не переносил. И тот был не прочь с ним расквитаться. А снисходительностью старик похвастаться не мог.
– Да, – сказал я. – Человек он был жесткий и непримиримый.
– Я всегда говорю: живите и давайте жить другим, – сказал Мельчетт. – Конечно, закон есть закон, но никому не повредит хоть малая доля человечности. Протеро не знал снисхождения.
– Он этим гордился, – сказал я.
Мы помолчали, потом я спросил:
– А что это за удивительная новость, которую вы мне обещали?
– Да уж, куда удивительнее. Помните ту незаконченную записку, которую Протеро писал, когда его убили?
– Да.
– Мы ее отдали на экспертизу, чтобы убедиться, что «18.20» было приписано другой рукой. Само собой, послали образцы почерка Протеро. Хотите знать заключение? Эту записку Протеро вообще не писал.
– Значит, это подделка?
– Вот именно, «18.20» действительно написано другой рукой, но они в этом не уверены. Эта отметка сделана другими чернилами, но сама записка – подделка. Протеро ее не писал.
– Они в этом уверены?
– Настолько, насколько могут быть уверены эксперты. Вы же знаете, что такое эксперт! Ох! Но в этом они уверены как будто.
– Потрясающе, – сказал я.
Затем память вдруг преподнесла мне сюрприз.
– Послушайте, – сказал я. – Я помню, что миссис Протеро сразу сказала, что почерк совсем не похож на почерк ее мужа, но я не обратил на это внимания.
– Вот как?
– Я решил, что это обычная женская глупость. Тогда единственным бесспорным во всем деле была именно записка.
Мы смотрели друг на друга.
– Любопытно, – сказал я. – Мисс Марпл только нынче вечером говорила, что записка ненастоящая.
– Шустрая старушенция. Можно подумать, что она собственными руками совершила убийство – слишком много знает, а?
Тут зазвонил телефон. В телефонном звонке есть что-то до странности одушевленное. На этот раз он звонил отчаянно, с какой-то мрачной, трагической настойчивостью.
Я подошел и взял трубку.
– Викарий слушает, – сказал я. – Кто это?
Странный, сдавленный и визгливо-истерический голос раздался в трубке.
– Я хочу покаяться! – возопил он. – Боже мой, я хочу покаяться!
– Алло, – сказал я. – Алло! Послушайте, вы меня разъединили. С какого номера мне звонили?
Тягучий голос ответил, что не знает. И лениво добавил, что просит извинить за беспокойство.
Я положил трубку и обернулся к Мельчетту.
– Вы как-то сказали, что рехнетесь, если еще кто-нибудь признается в убийстве?
– Ну и что?
– Да вот еще кто-то хочет покаяться. А коммутатор нас разъединил.
Мельчетт бросился к телефону и схватил трубку.
– Я им сейчас кое-что скажу!
– Скажите, – согласился я. – Возможно, это на них подействует. Желаю удачи. А я ухожу. Мне кажется, я узнал этот голос.
Я быстро шел по улице. Было одиннадцать часов, в воскресный вечер в это время деревня Сент-Мэри-Мид уже словно вымирает. Однако, увидев свет в окне второго этажа в одном из домов, я понял, что Хоуз еще не ложился, и решил зайти. Я остановился и позвонил в дверь.
Долгое время никто не открывал, наконец домоправительница Хоуза, миссис Сэдлер, медленно и с трудом отодвинула два засова, сняла цепь и повернула ключ в дверях, после чего подозрительно выглянула в щелку.
– Да это викарий! – удивленно воскликнула она.
– Добрый вечер, – сказал я. – Я хотел повидать мистера Хоуза. Я увидел в окне свет, должно быть, он еще не спит.
– Может, и не спит. Я к нему не заходила, только ужин подала. Вечер у него выдался тихий – никто не навещал, да и сам он никуда не ходил.
Я кивнул, прошел мимо нее и поднялся по лестнице. У Хоуза и спальня и гостиная на втором этаже.
Я прошел в гостиную. Хоуз лежал на низком кресле-диване. Он спал. Мои шаги его не разбудили. Рядом с ним стояла пустая коробочка из-под порошков и стакан, до половины наполненный водой.
На полу, возле его левой ноги, валялся исписанный, смятый в комок лист бумаги. Я поднял его и разгладил. Начал читать:
«Мой дорогой Клемент...»
Я дочитал письмо до конца, невольно вскрикнул и спрятал его в карман. Потом склонился над Хоузом, вглядываясь в его лицо.
Затем я протянул руку к телефону, стоявшему у него под рукой, и назвал свой номер. Мельчетт, как видно, все еще пытался выяснить, откуда был тот звонок, – телефон был занят. Я попросил соединить меня, как только номер освободится, и положил трубку.
Я сунул руку в карман – хотел еще раз посмотреть на письмо. Вместе с ним из кармана выпало другое письмо – то, что я вынул из почтового ящика и позабыл прочесть.
Почерк на нем был до отвращения знакомый. Тот самый почерк, которым было написано анонимное письмо, подброшенное сегодня днем.
Я вскрыл письмо.
Прочитал его, потом еще раз, но не смог понять, о чем оно.