После обильного ужина мы с Лукрецией распрощались с гостеприимными хозяевами. Закутавшись в плащи, мы вернулись в походный стан и на всем обратном пути не обменялись ни единым словом. После того как Лукреция помогла мне улечься в постель, я долго лежала без сна и смотрела, как лунный свет сеется сквозь полог шатра. Меня мучило необъяснимое чувство, что больше мы с Нострадамусом не увидимся, что эта карта была его прощальным даром, планом будущего, на которое я могла бы повлиять.
Постепенно я задремала… и мне приснился сон.
…Я бегу по каменному коридору. Вдалеке звонит колокол. Я обливаюсь потом. Жарко, жарко, словно в чистилище. Вокруг мечутся люди, смутные, охваченные ужасом фигуры. Страх леденит кровь; знаю, что происходит нечто чудовищное, то, чего я не могу избежать. Пронзительный вопль разрывает ночь. За ним другой, третий — несмолкающие предсмертные крики. Топот бегущих ног. Я спотыкаюсь, едва не падаю — и отшатываюсь в ужасе, когда взметнувшаяся рука упирается в покрытую влагой стену. Под ногами скользко. Я опускаю глаза и вижу кровь. Кровью залиты плиты пола, кровь расплескалась по стенам, стекая причудливыми извивами. Повсюду кровь. Слышу чей-то душераздирающий крик: «Нет! Нет! Только не он!» — и понимаю, что кричу я сама…
Я пробудилась, судорожно хватая ртом воздух, путаясь в промокших от пота простынях. Ночь была безупречно тиха, все замерло, однако я ощущала в воздухе странную дрожь — как будто нечто изо всех сил стремилось принять призрачную форму.
— Госпожа моя, вам нездоровится? — Лукреция соскочила со своей лежанки. — Послать за доктором?
— Нет. Я видела сон… ужасный сон. — Я пересказала ей увиденное. — Все там было, словно наяву. Я посейчас чувствую под ногами кровь. Я пыталась спасти чью-то жизнь.
— И вы знаете чью? — Лукреция зорко глянула на меня.
Я застыла. Я предвидела смерть накануне ужасного происшествия с мужем, хотя и не знала, что погибнет именно он. Этот сон обладал той же мощью, той же неумолимой уверенностью. Я прямо взглянула в глаза Лукреции.
— Нет, не знаю, но думаю… Думаю, что принца Наваррского.
— Сына гугенотской королевы? — Лукреция выразительно закатила глаза. — Вы же знаете, что она следит за ним, словно сокол за добычей. У вас и не вышло бы спасти его от чего бы то ни было, потому что мать не отходит от него ни на шаг. Лучше постарайтесь уснуть. Вы устали, да и ужин в доме провидца был чересчур плотный. К тому же вы беспокоитесь, что Филипп Испанский не позволит вам увидеться с дочерью. У вас разыгрались нервы, только и всего.
— Верно, — согласилась я, — должно быть, так и есть. Я просто переволновалась.
Лукреция вернулась на свое ложе. Нырнув под простыни, я натянула до подбородка покрывало, но уснуть так и не смогла: лежала в темноте, вновь и вновь воскрешая в памяти свой сон. Мелькнула мысль, что мне следовало бы посоветоваться с Нострадамусом, однако я знала, что делать этого не стану. Он и так сказал все, что мог, и мне не требовалось его подтверждения, дабы понять: я должна каким-то образом добиться того, чтобы юный Генрих Наваррский оказался при моем дворе.
Еще много дней спустя я думала о своем сне, однако письма мои к королеве Наваррской ни к чему не привели. Она отказалась послать ко мне своего сына, заявив, что мое намерение встретиться с Филиппом Испанским, который приводил ее в ужас казнями протестантов, не что иное, как низость. Жанна зашла даже так далеко, что сообщила: когда я после смерти Меченого отступилась от адмирала Колиньи, пускай даже его и оправдали, гугеноты прозвали меня Госпожа Змея, и она ни за что на свете не доверит мне жизнь своего наследника, пусть даже он следующий после моих детей претендент на французский престол.
Эти оскорбления привели меня в бешенство. Надежно укрывшись в своей горной крепости, вдали от резни и распрей, которые едва не уничтожили Францию, Жанна не имела представления о том, какие трудности я вынуждена преодолевать. Что касается Филиппа Испанского, я даже не знала, соизволит ли он согласиться на нашу встречу, зато хорошо понимала, что осведомлять об этом Жанну смысла не имеет. С того самого дня, когда мой покойный свекор попытался использовать ее, чтобы вернуть Милан, она держалась так, словно во всех несчастьях ее жизни виновата именно я.
Уложив вещи, мы двинулись дальше на юг, где нас встретило лазурное тепло Средиземного моря, и ароматы тимьяна и розмарина благотворно повлияли на наши истерзанные ветрами чувства. Наконец, когда мы стояли на отдыхе в белых стенах Марселя, города, где я тридцать два года назад впервые ступила на землю Франции, пришло письмо из Мадрида. Ссылаясь на очередные волнения лютеран Фландрии и прочие хлопоты своей обширной империи, Филипп писал о невозможности свидеться со мной лично. Я ликовала при мысли о скорой встрече с дочерью, однако переговоры о возможном браке Карла придется вести с герцогом Альба, которого Филипп уполномочил действовать от его имени.
Наступившее лето принесло нестерпимую жару, что отнюдь не прибавило нам хорошего настроения. Всем осточертели дурная пища, кислая вода и лишенный привычных удобств ночлег. У Карла на полпути в Байонну началась лихорадка; он вынужден был ехать со мной в карете и всю дорогу ворчал. Когда мы остановились на отдых в большом имении, реквизированном для наших нужд, Карл категорически заявил, что хочет вернуться в Париж.
Я всецело была с ним согласна. Ничто не манило меня так, как возвращение домой, однако я напомнила сыну, что мы прибыли сюда ради встречи с Елизаветой. Я велела придворным надеть лучшие наряды и обследовала окрестности в поисках наилучшего места для предстоящих празднеств.
Выбор мой пал на холм у реки Бидассоа, которая несла свои мутные воды в Испанию. Там мы и собрались под жарким солнцем, лучи которого прожигали навесы насквозь. Карл восседал, облаченный в парадную мантию и корону, его рыжеватые, до плеч, волосы были влажны от пота. Он был еще чересчур слаб после недавно перенесенной лихорадки и мог лишь хмуро коситься на Марго и Генриха, которые увлеченно играли в шахматы и ничуть не страдали от жары. В свои двенадцать и четырнадцать они обладали счастливой крепостью здоровья, избавлявшей их от потертостей, расстройств желудка и прочих напастей, которые преследовали большинство из нас. Потягивая охлажденное вино, я смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться Елизавета. От жары платье оранжево-желтого бархата прилипло к ногам, и я могла лишь гадать, сумею ли вообще подняться навстречу дочери или попросту растекусь лужей у ее стоп.
Издалека донеслось пение труб. Взмахом руки велев всему двору встать, я вышла вперед, под палящее солнце. Уже стали различимы обвисшие знамена скачущей к нам кавалькады. Разглядев двоих всадников, которые ехали впереди, я подхватила юбки и бросилась к ним.
Кавалькада остановилась. Герцог Альба, похожий на призрак, спешился и помог сойти с коня моей дочери. Оказавшись на земле, она нерешительно замерла. Из-за ее спины выступил еще один человек — стройный, весь в черном, на голове диковинного фасона шляпа с черным плюмажем, высоко открывающая лоб.
Он взял мою дочь за руку, и они бок о бок двинулись ко мне.