Красное платье Елизаветы было сшито по испанской моде — жесткие юбки собраны над узкими фижмами, которые во Франции устарели уже много лет назад; рыжевато-каштановые локоны завиты и убраны под усыпанную бриллиантами шапочку. Задыхаясь от бега, я приблизилась к дочери. Под глазами ее залегли тени, губы были плотно сжаты, щеки запали, словно она лишь недавно оправилась от болезни.
Сопровождавший ее мужчина взирал на меня с совершенно бесстрастным видом. Лицо у него было изжелта-бледное, светлая, коротко подстриженная бородка окаймляла выпяченную нижнюю челюсть. Мне было хорошо знакомо это лицо: я бессчетное множество раз видела его на портретах, которые присылало к нашему двору императорское семейство Габсбургов. Сгибая колени в неуклюжем реверансе, я почувствовала дурноту. К такому я совершенно не была готова.
— Матушка, — сказала Елизавета, — позволь представить тебе его величество короля Филиппа Второго, моего супруга.
— Счастлив нашему знакомству, мадам Медичи. — Филипп наклонил голову.
Он произнес это приветствие безупречно нейтральным тоном, и я, подняв голову, встретила взгляд его холодных светло-серых глаз, затененных полями шляпы.
Елизавета с достоинством приняла объятия Карла и озадаченные взгляды Генриха с Марго. Когда она покинула Францию, эти двое были еще малыми детьми и сейчас, судя по всему, смятенно гадали, кто же такая эта сдержанная незнакомка.
Последовала пирушка на свежем воздухе. Во время трапезы я исподтишка оценивала отношение Филиппа к происходящему, следя за тем, как он постукивает длинными тонкими пальцами по бедру всякий раз, когда перед ним ставят блюдо с жареным фазаном, дичью либо уткой. Он ел умеренно, ничем не показывая, по вкусу ли ему угощение.
Весь двор не сводил с него глаз. Вот он — наводящий ужас король Испании, живая легенда приверженцев католической веры. Внешность Филиппа, как и манера говорить, отличалась скромностью; он оказался гораздо ниже ростом, нежели я представляла, у него были изящные руки, и держался он с почти женской застенчивостью, словно не привык к всеобщему вниманию. Все же я заметила, как он раз за разом обращает на Елизавету хищный взгляд ястреба, высматривающего добычу, и меня охватило пугающее чувство, что Филипп явился сюда не только ради встречи в кругу семьи.
Я знала, что у испанских королев в обычае сохранять на публике невозмутимый вид, однако мне не нравилось то, что в глазах моей дочери не было никакого намека на чувства. Казалось, она полностью отрешена от всего, что творилось вокруг. Наши разговоры были совершенно безличными, ни малейшего намека на близость. Между тем празднества продолжались, каждый день устраивались охота либо катание на лодках по реке, каждый вечер — маскарад и пирушка. Когда Карл, Генрих и другие кавалеры пригласили Филиппа и его свиту принять участие в соколиной охоте, я наконец выкроила время побыть наедине с Елизаветой.
Я позвала ее в длинную галерею, чьи сводчатые эркерные окна выходили на реку. По пятам за нами следовали ближние дамы, собаки и Марго, которая умышленно едва волочила ноги, поскольку я не разрешила ей принять участие в кровавых развлечениях двора.
— Мой супруг требует, чтобы все эдикты о веротерпимости были отменены, а католическая вера объявлена во Франции единственно истинной, — заявила Елизавета даже раньше, чем я успела осведомиться о ее самочувствии. — Все желающие обратиться в нее должны будут просить об отпущении грехов. Те, кто не захочет обратиться, должны будут умереть.
— Почему же он сам мне этого не сказал? — Я резко остановилась и смерила ее взглядом. — Он пробыл здесь не одну неделю, он сидел со мной за одним столом. Или ты его полномочный посол?
— Я его супруга и королева. Поговорить с тобой — мой долг.
— И поэтому ты позволяешь себе советовать матери, как она должна управлять своим королевством?
— Это не твое королевство. Король Франции — мой брат Карл.
Я сделала знак Лукреции, и она отвела Марго и прочих наших спутниц подальше. Намеренно помолчав несколько мгновений, я сказала:
— С той минуты, как ты покинула Францию, не прошло ни дня, чтобы я не мечтала о нашей встрече. Мне больно думать, что я могла чем-то оскорбить тебя.
— Ты позволила ереси заполонить Францию. Это ли не оскорбление?
— Благая Дева! — прошептала я, растерянно воззрившись на нее. — Что он с тобой сделал?
— Если ты говоришь о моем супруге, он всецело предан католической вере. — Елизавета помолчала. Ее холодная как лед рука коснулась моей. — Ты должна прислушаться ко мне. — Она оглянулась на дам, которые, собравшись у гобеленов, играли с собаками. — Филипп не одобрит никаких компромиссов. Он считает, что ты никогда не положишь конец гугенотскому мятежу. Если бы я не вмешалась, когда Меченый пленил тебя и Карла, он отправил бы армию на помощь Гизам.
— Ты… ты вмешалась?
— Я не хотела, чтобы он ухудшил положение. Однако в следующий раз я, вполне возможно, ничего не сумею сделать. — Елизавета подняла глаза и впервые за все время посмотрела на меня, как прежде. — Шесть месяцев назад у меня случился выкидыш. Я едва не умерла. Вот почему Филипп так долго медлил с ответом касательно нашей с тобой встречи. Он опасался, что я не смогу выдержать тяготы пути.
Я не могла шевельнуться. Глаза мои наполнились слезами.
— Именно тогда я осознала, что моя жизнь может оказаться недолгой, — продолжала она. — И решила употребить все усилия ради сохранения мира между нашими странами. Филипп осведомлен обо всем, что здесь происходит, и его вовсе не порадовало, что ты позволила Колиньи уйти от наказания за убийство Меченого.
С этими словами Елизавета взяла меня за руку и увела к ближайшей оконной нише. Потрясенная до глубины души, я покорно села рядом с ней на мягкую скамеечку.
— Матушка, ты меня слушаешь?
— Да, — прошептала я. — Слушаю. Мне так жаль. Отчего ты раньше не сообщила мне об этом? Я бы сама приехала к тебе.
— Я потеряла ребенка, потому что на то была воля Господня. Нет, я говорю о Колиньи. Его следовало приговорить к смерти. Почему ты не сделала этого?
— Он… он был оправдан. — Я вытерла слезы тыльной стороной руки. — Я приказала провести расследование, однако ни один судья не установил причастности Колиньи к убийству.
— Это неважно. Во всей Европе нет ни единого католика, который верил бы в его невиновность. Если он и не заплатил за убийство Меченого, то желал его смерти, и к тому же он возглавил мятеж против своего короля.
— Не против короля, а против Гизов. Дитя мое, ты понятия не имеешь, что они натворили и еще могли бы натворить, если бы не смерть Меченого. Мы с твоим братом так и остались бы пленниками, а он и монсеньор правили страной.
— Как бы то ни было, ты не можешь бесконечно угождать обеим сторонам. В конце концов тебе придется сделать выбор.
Мысленным взором я увидела Колиньи таким, каким он был в Шенонсо: вот он склоняется надо мной, худой, жилистый, и его теплое дыхание щекочет мою кожу.