— Я рад, что ты вернулся, — сказал Йен отражению Джорджо в зеркале таким тоном, что слово «рад» можно было счесть по меньшей мере преувеличением.
— Понимаю. Мне не следовало уходить так надолго, не предупредив вас, — согласился слуга.
— Нет, почему же. — Йен продолжал говорить с зеркалом. — Я понимаю, почему ты это сделал. У тебя есть оправдание.
— Разве? — Джорджо внимательно всмотрелся в отражение лица хозяина в поиске признаков иронии или сарказма, но не обнаружил таковых.
— Да. Ты правильно поступил.
— Правда? — изумился Джорджо. — Вы действительно так считаете? А я боялся, что вы рассердитесь на меня.
— Как я могу это сделать? Бывают ситуации, когда мужчина позволяет женщине околдовать себя… — Йен неопределенно махнул рукой.
— Да? Впрочем, я согласен. Но я не предполагал, что вы так легко поймете это. — Джорджо подошел ближе к зеркалу, чтобы убедиться, что оно не искажает ни сути их разговора, ни умонастроения Йена.
— Должен признаться, что сначала я не понял. Я ужасно рассердился. Но потом подумал и решил, что ты поступил правильно. И очень самоотверженно.
Джорджо не был уверен, что его поступок так уж самоотвержен, но не спорить же с хозяином.
— Спасибо.
— Знаешь, а ведь ты серьезно рисковал, — погрозил Йен ему в зеркало. — Я мог всерьез рассердиться на тебя. Ты мог потерять место, потому что сначала я решил тебя выгнать.
— Я понимаю, но я должен был рискнуть. У меня не было выбора. Ситуация такова, что откладывать дольше было нельзя. Мне показалось, что вы теперь иначе относитесь к браку, и я решил, что со временем вы привыкнете к ее присутствию рядом и даже полюбите.
— Я дурак, Джорджо, — вяло отозвался Йен, с отвращением наблюдая в зеркале собственное безволие, которое никому, кроме него самого, не было заметно. — Мне повезло, что у меня есть ты. Иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам.
— Только в том, что касается женщин, — без колебания отозвался Джорджо.
Йен глубоко вздохнул, признавая, что его слуга прав. Но ему не хотелось брать на себя всю вину за свой промах.
— Однако согласись, что она необыкновенная женщина, — сказал он.
— Полностью согласен, — отозвался Джорджо, не помня себя от радости и изумления, что его хозяин так о ней отзывается. — Необыкновенная — это самое правильное слово. Если я вправе судить.
— Конечно, вправе. В конце концов, это именно ты добрался до нее. — Йен развернулся от зеркала и потянулся к столу, где стояла бутылка граппы. — Думаю, по этому поводу стоит выпить. — Он наполнил один бокал, отхлебнул и протянул его Джорджо.
Джорджо был так потрясен тем, что Йен с пониманием отнесся к его поступку, что не сразу задумался, откуда хозяин узнал о том, о чем он никому не сказал. Когда граппа согрела его жилы, он решил, что пришло время поинтересоваться этим.
— Скажите, а как вы догадались об этом? — Джорджо поставил на стол почти пустой бокал.
— Это было нетрудно. — Йен допил остатки. — Стоило спокойно поразмыслить, и я все понял.
— Значит, это не она вам рассказала? — Джорджо, в свою очередь, отхлебнул из вновь наполненного хозяином бокала.
— Она? — нахмурился Йен.
— Ваша невеста, синьорина Сальва. — Он протянул бокал Йену, которому вдруг ужасно захотелось промочить горло.
— Бьянка? Рассказала мне? Но откуда она могла знать?
— Я думаю, она догадывалась, — ответил Джордже с улыбкой, вспоминая, какую сцену она однажды застала. — Сказать по чести, она однажды нас видела. Так что мой поступок мог быть для нее вполне очевидным.
— Она знала, что ты обвинил ее? — изумился Йен.
— Обвинил? С какой стати и в чем я должен был обвинять синьорину Сальву? Скажите, вы уже много выпили? — Джордже взглянул на бутылку граппы на свет.
— Нет, не очень. — Йен нахмурился и потер лоб. — Значит, ты не обвинял Бьянку?
— Почему я должен был это делать? Я считаю, что она невиновна.
— И ты готов поклясться в этом? — Йен вдруг стал очень серьезным.
— Своей жизнью, если угодно, милорд. — Джорджо приложил руку к сердцу. — Я клянусь, что не обвинял синьорину Сальву.
— Тогда, черт побери, о чем мы с тобой разговариваем? — рассвирепел Йен.
— О моей свадьбе, — ответил Джорджо, предварительно отодвинув от хозяина бутылку, прежде чем сделать такое важное сообщение.
— О свадьбе?
— Да. О свадьбе! — повторил Джорджо. — Я женился на Марине, служанке синьорины Сальвы. Когда ее осудили, я испугался, что вы прогоните Марину, и сегодня в полдень мы поженились.
— И это все? Вы поженились? Мы говорили всего лишь об этом? — воскликнул Йен.
— Я лично говорил об этом, — с достоинством отозвался Джорджо, задетый таким пренебрежительным отношением к важнейшему шагу в своей жизни. — Не берусь взять на себя смелость предположить, о чем думали вы.
— Я тоже, Джорджо, я тоже! — Йен покачал головой. — Ну конечно, правое бедро! Знаешь, я на какое-то время выжил из ума. Но теперь я снова в себе, и нам нельзя терять ни минуты. Мы должны придумать способ вытащить Бьянку из тюрьмы.
— Конечно, — скептически оглядел хозяина Джорджо. — Вот достойное свидетельство того, что вы снова в здравом рассудке. Вы же знаете, что тюрьма знаменита тем, что из нее невозможно убежать.
— Значит, нам придется пустить в ход все свое хитроумие, правда? — Йен подмигнул слуге, и тот невольно поежился.
Замешательство Джорджо переросло в настоящую тревогу, когда Йен вдруг стал насвистывать, подпрыгивать на месте и хлопать себя, по ляжкам.
— У меня прекрасная идея, милорд, — осторожно предложил он, чувствуя, что без поддержки не обойдется. — Давайте посвятим в наши планы ваших братьев и остальных Арборетти. Их помощь будет нам только на пользу.
Одержимость Йена не поутихла, когда он признал правоту слуги:
— Ты прав. Тристан прекрасно умеет открывать замки. Полагаю, что мы можем разделить с ними славу похищения преступника из непоколебимой твердыни.
— Славу? Славу быть изгнанным из Венеции за устройство побега осужденной на смерть преступницы?
— Брось, Джорджо, не будь таким бесчувственным. А то люди сочтут тебя черствым, как камень. — Йен бросился к двери мимо глубоко обиженного слуги.
— Меня сочтут черствым?! — воскликнул Джорджо и последовал за хозяином, не желая уступать ему ни толики своей славы.
В гостиной, прямо под библиотекой, Тристан разглядывал украшенный драгоценными камнями кинжал, радуясь тому, что их фамильное оружие не подверглось надругательству.