«Моя дорогая племянница», – назвал он Ксению. Покойный Димитрий был братом царю Федору Ивановичу – сводным, только по отцу, но все же братом. Жена Федора Ивановича, Ирина, – в девичестве Годунова, сестра Ксеньиного отца, царя Бориса. Стало быть, Ксения – племянница (пусть не по крови, а по свойству, но все же племянница) покойному царю Федору. И покойному царевичу племянницей была бы, останься он жив…
«Резали, да не дорезали… Вы и сами, словно вино фряжское, ударяете в голову, моя дорогая племянница!..»
Болтовня все это, глупая, гнусная болтовня! Глумец он и кощунник, а то и впрямь сумасшедший. Забыть о нем поскорее, не вспоминать никогда!
И все-таки этот человек не шел из головы Ксении. И не только из головы! Хуже другое. Он никак не хотел покидать ее тела.
Подружка Дашутка была скромницей лишь по виду, а на деле – совсем иная. Хоть с женихом своим она держалась недотрогою, порой позволяла себе тайком позабавиться с парнями. Конечно, девство свое, самое большое сокровище, она сберегла, но и без потерь можно кое-что узнать о том, что мужики с бабами по ночам делают. Не все, но многое из новых премудростей она поведала и царевне, с которой у Дашутки с раннего детства были наилучшие, самые доверительные отношения. Днем Ксения чистоплотно сторонилась скоромных Дашуткиных прибауток – а как же иначе, небось царевне невместно! – однако по ночам они оживали в горячечных, хоть и безликих видениях.
Когда матушка сообщила о королевиче Густаве, которого прочили в женихи царевне, Ксения невзлюбила его за одно только имя. При мысли, что придется с ним в одну постель ложиться, на душе делалось тоскливо до слез, словно в студеный и пасмурный октябрьский день. А уж когда прослышала про его полюбовницу и двух незаконных детей, и вовсе хоть в петлю лезь. Ксения, не скрываясь, обрадовалась, когда отец дал шведскому королевичу отставку. Датский герцог Иоганн ей понравился куда больше, греховные мысли о нем были приятны, возбуждали любопытство, но отчего-то и смешили Ксению. Ох и нахохотались они с Дашуткой, воображая, как королевич полезет к ней целоваться, а нос-то его мешать станет! Дашутка что-то такое нашептывала, мол, мужики с большими носами большие умельцы в постельных утехах, но Ксении все равно было смешно.
Но ночами, когда царевна оставалась одна, ей было не до смеха. К ней начинали липнуть совсем другие мысли. В сновидениях являлся вроде бы жених богоданный, а на поверку оказывалось, что это не герцог Иоганн, а тот уличный приставала с щербатым ртом, которым он изрекал прельстительные, отвратительные словеса. Руки его ползали по телу Ксении словно пауки. Она просыпалась с перехваченным от ужаса горлом. Тошнота подступала к горлу. Да лучше уж умереть!
Это сны, это только сны, успокаивала себя Ксения. Наяву будет у нее совсем другой муж – красивый, белолицый, нежный, словно девушка! С таким-то не страшно. Может, окажется, что не больно-то и врала Дашутка?..
Увы, Ксении не дано было узнать, какова счастлива была бы ее жизнь с датским королевичем. И все усилия докторов, и пышная поездка царской семьи в Троице-Сергиеву лавру оказались напрасны. Десять дней молились Годуновы над ракой с мощами святого Сергия Радонежского, но не дошли их молитвы до чудотворца: 28 октября жених царевны Ксении умер, так ни разу и не увидав свою невесту. Похоронили его в Немецкой слободе. Вновь высыпал народ на улицы – поглазеть на похороны, и не могли люди решить, что устроил их государь с большей пышностью: въезд королевича Иоганна в Москву либо отбытие его к месту последнего упокоения. Набальзамированное тело злосчастного герцога положили в дубовый гроб, отделанный медью, обитый большими крепкими обручами и кольцами черного цвета. Этот гроб поставили на большую черную колесницу, запряженную четверкой вороных коней, а впереди шли еще восемь коней под черными попонами, везли гербы королевича и его корону. Придворные все шли в черном, жалевом [24] платье, несли свечи черного воска.
Царь с сыном, сопровождаемые боярами, дворянами и дьяками, провожали усопшего по Москве с великим плачем: пешком прошли две улицы, чем несказанно удивили и уязвили московитов. Мыслимо ли такое почтение к чужеземцу проявлять? Свой народ голодом царь морит, а ради латина не гнушается ножки в пыли запачкать?! А из Дании между тем поползли слухи, что в России герцог Иоганн не просто так взял себе да и помер, – непременно отравили его по приказу царя Бориса, который убоялся соперника, коего мог бы обрести в лице королевича.
Ксения об этом, по счастью, не слышала: плакала, не осушая слез, над своей горькой долей. Молила мать, подсылала ее к отцу: дескать, пустил бы дочь в монастырь, что проку стареть в унылом девичестве! – однако того участь дочери вдруг перестала волновать. Понял, что с помощью ее брака вряд ли сыщет достойных союзников. Теперь он всецело увлекся женитьбой меньшого сына Федора и начал искать ему невесту в окрестных землях. Одно посольство даже отправилось в Грузию! Однако Ксении в монастырском затворничестве все-таки было отказано.
А между тем из Польши ползли все новые и новые слухи о самозванце, и были они один страшнее другого.
– Богдаша!
Шепот жены, вырвавший Богдана Григорьевича из сна, показался ему шипением сала на сковороде. И даже в ноздри, чудилось, ударил запах жареного! Рот наполнился слюной, Нелидов громко сглотнул и приоткрыл глаза в надежде, что увидит перед собою стол, ломящийся от яств. И снова явь ударила кулаком в морду. О, сколь тяжко ложиться на голодный желудок и не ведать, когда снова сможешь брюхо набить!..
– Богдаша! Да проснись! Беда!
Нелидов угрюмо кивнул в темноту. Небось не с радости будят его среди ночи! А накрытый стол можно увидеть только во сне, наяву же даже ломтя хлеба с солью не подадут. И не потому, что жене лень ткнуть в бок заспавшуюся стряпуху, а стряпухе лень оторвать от постели раскормленный зад, – нету у мелкопоместных, обнищавших дворян Нелидовых никакой стряпухи, ни толстой, ни худой, а самой барыне просто не из чего сготовить ужин. Может статься, если Нелидову поутру удастся стронуть с места полудохлую от голода и грязи клячонку и заставить ее дотрусить до имения богатого соседа, Михаила Романова, а тот расщедрится на подачку, то и сам Богдан Нелидов, и жена его Варвара, и детвора не проведут снова весь день с пустым животом.
Какого черта они с Варварой наплодили столько детей? Шутка ли – двенадцатеро по лавкам сидят, и все есть просят! Еще хорошо, что одного, Юшку, удалось в свое время сплавить ради прихоти богатых, но бездетных людей в чужие добрые руки. За него тогда заплатили хорошие, очень хорошие деньги, и на какое-то время Богдан Григорьевич даже поверил, что возможно возвращение былого могущества и славы рода Нелидовых.