Подмастерья снова взялись смешивать краски — вероятно, для того, чтобы Леонардо мог продолжить работу над фреской. «Не забыть бы упомянуть об этом Лодовико», — подумала Беатриче. На некоторых мольбертах стояли копии «Тайной вечери», другие были закрыты белым муслином. Один мольберт показался Беатриче особенно загадочным. Сидя в кресле, предложенном magistro, она не могла отвести глаз от белой ткани. Конусообразная верхушка маячила, словно призрак, так и побуждая сдернуть покрывало. Изабелла ни за что не упустила бы подобного удовольствия. Если бы сестра была здесь, она непременно попросила бы Леонардо снять покрывало, но Беатриче стеснялась — раз художник решил до поры скрыть свою работу, значит, у него есть на то причины.
Чтобы Леонардо мог сделать набросок ее сложенных рук, Беатриче стянула перчатки, обнажив бледные, холодные пальцы. Ей ведь только двадцать один — почему же кожа так сморщилась по сравнению с гладкой белизной муслиновой ткани? В трапезной было холоднее, чем в церкви, где Беатриче молилась о Бьянке Джованне.
— Ваша милость, у вас дрожат руки. Я попрошу монахов принести горячего бульона, — сказал Леонардо и вышел из трапезной, сочувственно поглядев на герцогиню.
Беатриче запахнула плащ и принялась прохаживаться по комнате, чтобы согреться. Ее неудержимо влекло к занавешенному мольберту. Ничего страшного не случится, если она тихонько поднимет край ткани. Если под покрывалом обнаружится очередной шедевр Леонардо, Беатриче напишет об этом Изабелле. Она уже решила пригласить старшую сестру в Милан, чтобы та присутствовала при рождении ребенка. Беатриче преподнесет Изабелле особый подарок. Сестра сможет позировать Леонардо — и не в промозглой трапезной, а в лучшей комнате Кастелло с самым теплым камином. Леонардо нарисует портрет Изабеллы маслом, как некогда портрет Цецилии Галлерани. Беатриче не станет просить об этом Лодовико, который сразу же начнет вычислять, чего потребует от Изабеллы взамен. Беатриче обратится к самому magistro. Теперь, когда сестры повзрослели и пережили горечь утрат, давнее соперничество казалось Беатриче невыносимо глупым. Подарить сестре портрет работы Леонардо — самое меньшее, что готова была сделать Беатриче ради Изабеллы.
Подмастерья были погружены в работу. Они не станут мешать герцогине, захотевшей увидеть незавершенную работу Леонардо. Разве не ее деньгами оплачены все эти картины, скрытые под тонким муслином? Делая вид, что хочет погреться у одной из печек, Беатриче медленно приблизилась к задернутому мольберту и приподняла край ткани. Под тканью оказалась доска из темного ореха — точно такую же мастер использовал для портрета Цецилии Галлерани. Беатриче оглянулась — кто-нибудь заметил? Похоже, что нет. Она приподняла ткань еще выше. Золотистая лента, похожая на те, что обвивали сучья на потолке ее спальни, пересекала малиновый бархат. Определенно под тканью скрывался чей-то портрет. Горя нетерпением, Беатриче все выше поднимала ткань. Если Леонардо берет заказы от посторонних клиентов, он не сможет отказать ей.
Наконец Беатриче подняла покрывало. Платье из малинового бархата, шитое золотом. Бусины простого ожерелья свисают ниже вышитой тесьмы, оттеняющей кремовую кожу на шее. Округлые плечи, длинная шея. Женщина, изображенная на портрете, была молода. Пухлые щеки, полные губы, задумчивое выражение лица. Волосы цвета воронова крыла подобраны вверх, закрывая высокие скулы.
Глаза. Они слегка косили в сторону — как обычно, Лукреция Кривелли была слишком робка, чтобы встретить прямой взгляд Беатриче. Вот и теперь она отказывалась смотреть на свою госпожу, обратив задумчивый взгляд куда-то в сторону, за раму портрета. «Посмотри на меня!» — хотелось крикнуть Беатриче. Боль пульсировала во всем теле. Беатриче тошнило, голова кружилась. Она не знала, свернуться калачиком от боли или рухнуть на пол. Беатриче схватилась за мольберт, чуть не уронив его на пол. Шум привлек подмастерьев.
— Мне нехорошо, — пробормотала она, задергивая картину и глядя в каменный пол трапезной, чтобы подмастерья не заметили взволнованного лица герцогини.
Один из юношей предложил ей опереться о его руку, но Беатриче, не взглянув на него, выбежала вон.
Деревья во дворе трапезной облетели. Небо из синего стало серым. Воздух заледенел. Беатриче заметила слуг, сбившихся в тесный круг. Слуги смеялись и злословили, пытаясь разогнать холод. Неужели они хохочут над ней? Над наивной маленькой герцогиней, собравшейся с важным видом позировать для семейного портрета и не подозревающей о том, что прямо у нее под носом портрет Лукреции Кривелли, похитившей сердце ее мужа?
Беатриче не могла вернуться в карету, чтобы увидеть, как фрейлины неловко замолчат — ведь нельзя же продолжать злословить в присутствии жертвы твоего злословия! Взгляд ее упал на церковную дверь, и Беатриче поняла, куда направится — к Бьянке Джованне, чей нежный дух выслушает ее жалобы и успокоит душу.
В пустой и промозглой церкви Беатриче упала на пол рядом с гробницей Бьянки.
— Как мы одиноки, ты и я! — выкрикнула она. — Разница только в том, что твой супруг, если захочет, может присоединиться к тебе, а мой муж использовал смерть дочери, чтобы уединиться с другой. Неужели она настолько лучше меня? — вопрошала Беатриче мертвую девушку, которая не могла ей ответить.
Внезапно она ощутила ноющую боль в животе — словно малыш стал слишком тяжел для нее и захотел выбраться наружу. Беатриче согнулась, обхватив руками живот. Когда ей становилось плохо, ребенок всегда обнаруживал свое присутствие.
— Неужели это дитя ничего не значит для него?
За несколько лет из возлюбленной, друга и советчика она превратилась для Лодовико в машину, способную только рожать наследников. Лукреция Кривелли прекрасна, но она старше Беатриче, а что до интеллектуальных способностей, то куда ей тягаться с Изабеллой и Цецилией Галлерани — бывшими соперницами Беатриче. Что в ней такого, чего Лодовико не нашел в законной жене? Неужели он просто устал от Беатриче? Неужели все мужчины устают от женщин после того, как те отдадут им свою любовь и дружбу, нарожают детей, которые продолжат их род и унаследуют имя? Беатриче не могла смириться с мыслью, что женскую любовь можно так легко растоптать и отбросить прочь, увлекшись новой побрякушкой.
И какой побрякушкой… На портрете Леонардо Лукреция выглядела ужасно — холодная, безжалостная, с неестественно напряженными плечами. Словно женщину с портрета что-то мучило, словно ей было что скрывать. Леонардо, как и все ее подданные, явно сочувствовал герцогине и сожалел о недостойном поведении герцога. Казалось, что magistro второпях набросал черты Лукреции на холсте, остальное оставив доделывать ученикам. В лице красавицы с портрета не было ни жизни, ни тайны, ни скрытой живости, которые отличали портрет Цецилии Галлерани.
Беатриче понимала, что означал этот портрет. Лукреция сменила ее в сердце Лодовико. Разве муж не признался ей, что Леонардо всегда писал для него портреты женщин, в которых герцогу случалось влюбиться? Перед Беатриче было доказательство того, что его любовь к ней иссякла и, словно струйка воды, впиталась в землю. Как же ей теперь жить?
«У тебя есть дети», — скажут люди. Что еще они могут сказать? Неужели женщине этого достаточно? Беатриче всего двадцать один! Выходит, всю оставшуюся жизнь ей предстоит ворковать над детьми, а короткий роман с собственным мужем навеки останется в прошлом? Непостижимо!