Навалившись втроем, его переломили, и сталь лопнула с плачущим звуком. Обломок, выскочив из расщелины, вонзился в горло одному из урса, и тот, захлебываясь кровью, покатился на дно оврага…
Двадцатый.
* * *
Первые несколько минут Андрей вообще ничего не мог сказать – только хватал ртом воздух и не мог даже проглотить воду, которую лили ему в рот перепуганные девчонки. Он был черный от усталости, глаза ввалились, а волосы склеила выступившая из пота соль. Лишь потом, явно испытывая физическую боль, он прохрипел чужим, хрустким голосом:
– Урса… много… Я бежал всю ночь… опередил… на час… пришлось петлять…
На секунду воцарилось испуганное молчание. Потом в него врезался крик Кристины:
– Где Игорь?!
Андрей измученно махнул рукой (Олька все еще пыталась его чем-то напоить и просила, чтобы он не глотал, а полоскал рот и сплевывал) и ответил уже более нормально:
– Он остался там, прикрывать. Без него я бы не ушел.
– Сколько урса? – быстро спросил я. Сейчас я не мог позволить себе ничего личного. Я был князем, за которым стояли три десятка человек. – Мы сможем отсидеться?
– Нет, нет. – Андрей помотал головой. – Их тысячи, они идут с юга острова, чешут тут все, как расческой…
– Брать только вещи и продукты, приготовленные про запас. – Я выпрямился. – Скорее. Мы уходим через ущелье на север, к Ираклиону.
– Поздно.
Все обернулись на голос, раздавшийся от входа. На пороге пещеры стоял Санек с обнаженной валлонкой в руке. Он был страшно бледен. За его плечом мрачной тенью высился Сморч, методично затачивавший выщербленное лезвие гизармы. Левое плечо Игоря было обмотано окровавленной тряпкой. У входа, поглядывая назад, замерли Бэн и Наташка.
– Поздно, – повторил Санек, шагнув внутрь. – Они перерезали дорогу через ущелье. Желающие могут убедиться – их отряды текут сюда, как река.
Почти все метнулись наружу. Я задержался.
– Про тебя я думал, что ты-то уж точно в Ираклионе, – тихо сказал я.
Саня хмыкнул:
– Я был там. Отдыхал, пер в жопу Сашка… – Он с усмешкой смотрел мимо меня. – Но когда это началось, я подумал: не очень-то хорошо будет бросить вас… Жоэ сказал, что будет ждать, пока ниггеры не полезут на сходни его каравеллы, так что мы еще можем успеть.
– Успеть? – Я вскинул голову. – Но ты же…
– Как ты думаешь, – с ядом спросил он, – я что, пробивался сюда через эти толпы? Есть тропка. Надеюсь, что они ее еще не перерезали.
Помедлив, я протянул Сане руку. Он со смешком посмотрел на меня.
И не пожал ее…
…Если Саня сравнивал урса с рекой, то он ошибся. Сейчас они больше напоминали шумное черное половодье, разливающееся по долине километрах в семи-восьми от нас.
– Их тут х…ва туча, – сказал Колька Самодуров, и никто не обратил внимания на мат. – Тысячи!
– Тысячи три, – оченил на глаз Игорек Мордвинцев.
– Вон еще! – Олег Фирсов в возбуждении вскинул руку, указывая на север, в направлении горного хребта. Километрах в десяти от нас текли вниз пять или шесть черных ручейков.
– Это те, от которых я бежал, – пробормотал Андрей. – Надо уходить, ребята, скорее!
– Я не пойду, – заторможенно сказала Кристина. – А если Игорь придет, а меня нет? Мы потеряемся…
Олька обняла ее за плечи:
– Надо идти, Кристи. Ты же знаешь, Игорь ловкий и смелый, он обязательно нас нагонит, если останется жив. А нам оставаться нельзя. Пойдем-пойдем…
– Девчонок в середину. – Я обнажил палаш. – Парни – в клин…
– Нет, Олег, – отчетливо и спокойно сказала Танюшка, и девчонки сплотились за ней.
– Что – нет? – сердито спросил я.
– Сегодня мы пойдем рядом с вами, – сказала она, обнажая корду. – Мне кажется – сегодня нехорошо будет тем, кто останется в живых, если мы столкнемся с черными и проиграем. Вы не сможете нас защитить. И тогда будет лучше погибнуть всем вместе.
Две или три секунды я молчал. Потом бросил:
– Что же – может быть, нам еще повезет… Тань, становись слева от меня. Будешь прикрывать бок… Все. Пошли.
Жарких костров развеселый треск,
Руки тяжелые над огнем.
Оцепенел и пригнулся лес,
Стаю волков обложили в нем.
Серые мечутся меж берез,
Прячут детей, зарывают в снег,
И в ошалевших глазах вопрос:
«Что же ты делаешь, Человек?»
Вот и все. Наступит смертный час,
Тот жуткий час, когда вся жизнь – сплошная боль.
Снег несет, о если б он их спас!
Но этот день не станет другой судьбой.
Кружит матерый, здесь главный – он,
Чует, вот-вот начнут стрелять.
Но на флажки не пойти – закон,
Лучше под пули – учила мать.
Лучше под пули, ощерив пасть,
Молча. За горло. С разбегу. В грудь.
Лапами. Сильно. Подмять. Упасть.
Может, и вырвется кто-нибудь.
Кто-нибудь…
Все уже страшный круг,
Давным-давно на спуск жадно палец лег.
Кто-нибудь… Пусть это будет друг,
Он допоет, когда голос мой уснет.
Цепи смыкаются. Крики. Смех.
Запах железа. Собачий лай.
Волка – не лебедя, лебедя – грех.
Волк – он разбойник, его – стреляй.
След, словно пеленг, он на ветру,
И, заглянув в поднебесья синь,
Холода грудью вожак глотнув,
Прыгнул – как проклял – что было сил.
Ветра свист. Опять им повезло,
Ударил гром, и палевый бок в крови.
Жизнь, прости… Прости людей за зло,
Дай время нам себя научить любви.
А. Розенбаум
Тропа, по которой нас вел Санек, в самом деле уводила в обход урса, под пологом зеленых рощ, что закрывали нас от взглядов со стороны. Мы шли в строю, на страшном напряге, но в какой-то момент Саня шумно перевел дух и сказал достаточно громко:
– Все. Они остались там. – Он махнул рукой влево. – Мы сейчас выше их… Впереди прямая дорога на Ираклион… Если пойдем быстро – дойдем к утру.
– Да, хорошо. – Я тоже перевел дух. Слева виднелся склон холма, переходивший в открытую узкую и длинную долину, терявшуюся где-то среди рощ. По долине двигался отряд урса – параллельно нам, явно о нас ничего не подозревая. Над ними плыл, покачиваясь и ныряя, шест с человеческой головой – еще не сухой, как обычно… Впрочем, все сухие головы, которые мы видели у них, когда-то кому-то принадлежали…
– Кристин, ты куда? – отвлек меня оклик Ольки. – Ты чего, Кристин?!