– «Братья Львиное Сердце», – вспомнил я. – Я читал про эту книжку в «Пионере». А ее саму так и не успел…
– Может быть, там ты ее еще прочитаешь, – сказала Таня. – А здесь мы просто должны жить, как люди.
– Просто? – переспросил я.
– Просто, – подтвердила Танька. – Даже если это и… непросто.
В тумане теплится восход.
Копьем, мечом и кулаками
С баранами и ветряками
Сражаться едет Дон Кихот.
Он едет тихо мимо стен
И кровель, еле освещенных…
Как много есть неотомщенных…
…А отомщенных – нет совсем!
И в миг, когда сверкнет над ним
Латунный таз огнем холодным,
Смешное будет благородным,
А благородное – смешным.
В тумане теплится восход.
Сражаться – глупо и опасно…
Смириться может Санчо Панса,
А Дон Кихот, а Дон Кихот…
В. Миляев
Коридор был бесконечным, тускло освещенным и совсем не страшным. Одно плохо – бесконечным. Я даже не шел, а просто брел уже по нему, время от времени толкая и дергая двери, в шахматном порядке расположенные по обеим сторонам. Двери не открывались. Казалось, они просто вмонтированы в глухую стену. Кое-где между дверей попадались прислоненные к стене швабры. Их созерцание выводило меня из себя, но тоже как-то устало. Это занятие меня так напрягло, что я не сразу заметил происходящие изменения. А совершались они как-то плавно и совершенно естественно. Я шел только что одетым так, как был одет этим вечером… а потом оружие осталось прежним, но самоделковая кожа сменилась отлично выделанной, и длинные перья широкополой шляпы то и дело цеплялись за стены… через секунду я отпихивал локтем мешавший мне дисковый «ППШ», а мешковатую гимнастерку перетягивал потертый ремень… «ППШ» сменялся мечом, плечи тяжело облегала плотная кольчуга… И еще что-то было, снова и снова, чуть ли не возле каждой двери.
У меня возникло ощущение, что я иду по коридору уже много часов. Три шага – дерг – шаг – поворот – дерг – три шага – дерг… Что же дальше-то?
Впереди – мне показалось – внезапно возник тупик. Но это оказалось разветвление – коридор уходил вправо и влево.
Ишак, которого поставили между двумя возами морковки, в конце концов сдох от голода. Печально… Я решительно повернул направо, начисто отметя все соблазнительные мысли о том, что слева мог быть близкий выход.
Справа, впрочем, выхода не было тоже. Да и коридора тут тоже не было. Вместо этого – тупик, в котором стояло мягкое кресло, а перед ним серым холодным глазом поблескивал стоящий на растопыренных тонких ножках массивный телевизор «Чайка». В точности такой же, как стоял у нас дома, только там он находился на тумбочке. И этот телевизор включился в тот самый момент, когда я, удивленно разглядывая это чудо, подошел к креслу.
Экран провалился, растаял, став открытым окном в никуда… нет, не в никуда. В тумане, висевшем где-то плотной кисеей, рисовались ветви кустов – то ли еще, то ли уже голые, хотя мне почему-то казалось, что там не холодно. Мне показалось, что я различаю фигуры людей, уходящие в туман; чуть сбоку мне почудились несколько воткнутых в землю клинков… или нет, что ли? Изображение уплыло в сторону, я увидел… себя. Да, это был я, в точности такой, как сейчас, только одежда была другой, не было оружия, да еще поперек лба над левой бровью почти на переносицу тянулся тонкий белый шрам. Я кусал губы и хмурился, глядя прямо перед собой.
Потом это видение уплыло, а сменили его сцены яростной схватки – в мелькании клинков и тел непонятно было, кто и кого кромсает, различалось только, что белые дерутся с урса. Но это «кино» оказалось еще более коротким, чем предыдущее. Вместо него возник заснеженный лес и человек, идущий по нему на лыжах. Я видел его только со спины, но почему-то человек показался мне знакомым. И при виде этого накатила на меня глухая, тяжелая тоска…
…Я открыл глаза. Волнами откатывалась прочь посетившая меня во сне печаль. Весенняя ночь была теплой, стрекотали какие-то насекомые, и огромная чаша неба висела над миром.
Я глубоко вздохнул и, чуть повернувшись, различил в темноте южной ночи лицо Татьяны – мы совершенно открыто устроились на склоне холма на разостланных одеялах, брошенных на сорванную и стасканную в «матрас» траву. И только сейчас я понял, как это чудесно – вот так спать рядом со своей девчонкой. Со своей. Не… делать то, что мы делали сегодня днем (вчера, вернее), а просто вот так лежать рядом с самым родным в этом мире существом.
Странно. Сон был тягостным, но не страшным, так от чего же я проснулся?
Это была уже мысль командира, вождя – и я сел. Максимально осторожно, чтобы никого не разбудить (и в первую очередь – Танюшку).
На ночь мои соплеменники разбрелись кто куда, начисто позабыв, что мы вроде бы как на войне. Так что невозможно было определить с ходу, кто на месте, кто – нет, где вообще это место…
Беспокойство не отпускало, и я сперва сел на корточки, потом встал в рост, засунув за резинку спортивных штанов дагу. Помедлил – и шагнул с одеял в теплую траву.
Танюшка позади что-то бормотнула – и не проснулась, я это понял.
Собственно, я не собирался никого искать, а просто хотел успокоиться, вернуться и завалиться спать вновь. Я спустился к ручью, попил, потом присел на камень, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. В низине за ручьем с хрустом, топотом и хрюканьем пробежали несколько кабанов, потом прошло какое-то очень крупное животное – я даже расслышал мощное сопение, но какое-то добродушное. Странно, я совсем не боялся, хотя год назад меня ужаснула бы сама мысль о такой вот прогулке по лесу. Мне вспомнились наши с Танюшкой первые ночевки, и я улыбнулся в темноту. Да уж, резко проехался по нам этот год…
В заводи возле моих ног появилась темная тень. Я сперва не понял, что это, а просто нагнулся к воде – посмотреть – и тут же отпрянул, подбирая ноги. На меня из-под воды смотрела чудовищных размеров плоская рыбья харя с усами, похожими на кнуты. Усы шевелились в струях течения, маленькие глазки с интересом посматривали снизу вверх.
– Ни финты себе… – выдохнул я, и сом – а это был сом – исчез, только проструилось похожее на бревно толщиной и длиной тело. А через несколько секунд послышался плеск – кто-то шел по мелководью того берега, и это шел человек… два человека. Не скрываясь, а значит, это могли быть только наши – мои или Франсуа. Скорей всего, гуляла парочка, обалдевшая, как недавно мы с Танюшкой, от ночи, весны и природы.
В таких случаях чувствуешь себя идиот идиотом – лучше всего молча посидеть, ничем себя не выдавая, а при первой возможности – просто смыться и позже об этом никогда не вспоминать вслух. Я плавно переместился к кусту на берегу и слился с ним, приготовившись пережидать.
Через несколько секунд буквально на противоположном берегу появились две фигуры – повыше и пониже, послышался неразборчивый разговор и смех. Еще через мгновение я узнал Саню и удивился – уж кто-то, а Саня-то к девчонкам относился с вежливым высокомерием. Олька Жаворонкова с Наташкой Мигачевой, остававшиеся в нашей компании «свободными», насколько мне известно, интереса к нему не проявляли. Ха, неужели Саня (во мне вновь шевельнулась злость, но я открутил ей голову в эмбриональном состоянии) успел встретить какую-нибудь француженку или испаночку?..