– Это было чертовски глупо – нести ему виски. Теперь-то я отлично понимаю это.
– Но я же предупредил вас, что вы делаете это под свою ответственность.
– Да, да, безусловно.
– Я, как вы понимаете, ничего не мог сказать в этой обстановке.
– Конечно, не могли.
Ритчи-Хука привезли из госпиталя раньше, чем Эпторпа. Гаю пришлось ждать его на причале целых полчаса. Прилетел гидросамолет. Кругом сновали шлюпки, с которых торговали фруктами и орехами.
Алебардист Гласс сильно приуныл. Денщик Ритчи-Хука отправлялся со своим патроном в Англию, а Глассу приказали остаться.
На причале появился подполковник Тиккеридж.
– Кажется, я не приношу счастья тем офицерам, которых намечаю для продвижения, – сказал он. – Сначала Ленард, потом Эпторп…
– А теперь и я, сэр.
– Да, теперь и вы, Краучбек.
– Вот они, кажется, едут.
К причалу подъехала машина для перевозки больных, за ней – машина бригадира. Одна нога у Ритчи-Хука была в гипсе и походила на ногу слона. Начальник штаба бригады подхватил его под руку и подвел к краю причала.
– Никакого караула? – удивился Ритчи-Хук. – Доброе утро, Тиккеридж. Доброе утро, Краучбек. Что это все значит? Я слышал, что вы отравили одного из моих офицеров. Эти проклятые сестры вчера только и говорили, что об этом. Ну давайте спускайтесь на катер. Младшие офицеры садятся на катер первыми, а выходят последними.
Гай спрыгнул и уселся в таком месте, где он никому не мог помешать. Потом на катер осторожно спустили и Ритчи-Хука. Катер еще не подошел к самолету, а машина бригадира уже сигналила, пробираясь через темную толпу скучающих чернокожих зевак – они было приняли всю эту процессию за похороны.
Гидросамолет был почтовым. Хвостовая часть фюзеляжа была завалена мешками с почтой, на которых очень уютно устроился и спал алебардист-денщик. Гай подумал о невыносимой скуке перлюстрации этих писем. Иногда встречались такие отправители, которые по тем или иным причинам не кончали приходской школы. Такие люди писали слова с дикими фонетическими ошибками, так, как обычно произносили их. Остальные нанизывали одна на другую избитые фразы, которые, по их мнению, как-то передавали испытываемые ими чувства и желания. Старые солдаты писали на конвертах литеры «ЗСЛП», что должно было означать «запечатано с любящим поцелуем». Все эти послания выполняли сейчас функцию койки для денщика Ритчи-Хука.
Идя по огромному кругу над зеленой землей, гидросамолет набрал высоту и пролетел над городом. Стало намного холоднее.
От всех этих фальшивых переживаний в течение последних двадцати четырех часов Гаю было жарко. В Англии, где, наверное, уже ощутимы первые признаки зимы, где осенние листья падают одновременно с бомбами, где все сотрясается от взрывов и пожирается огнем пожарищ, где из-под обломков и осколков еженощно вытаскивают полураздетые тела погибших с прижатыми к груди домашними животными, – там все будет выглядеть иначе.
Над могилой неизвестного белого солдата гидросамолет круто повернул и лег на курс через океан, унося на борту двух человек, доведших Эпторпа до смерти.
Могила неизвестного белого солдата. Европейское кладбище удобно расположилось неподалеку от госпиталя. Шесть месяцев непрерывных переездов и передислокаций, непрерывной готовности к получению приказов не повлияли на безукоризненную выправку алебардистов во время медленного похоронного шествия. Второй батальон построился сразу же, как только пришло известие о смерти Эпторпа, и голос батальонного старшины долго гремел под лучами палящего солнца, а солдатские ботинки долго топали по потрескавшейся от жары дороге. В это утро все получилось отлично. Несшие гроб были тщательно подобраны по росту. Горнисты на редкость дружно сыграли сигнал «Повестка». Выстрелы из винтовок прозвучали удивительно синхронно.
И качестве средства показа флага процессия оказалась оцененной не очень высоко. Гражданское население было aficionados [26] похорон. Местным жителям нравилось более непосредственное и более очевидное горе. А что касается парадного строевого марша, то он оказался для них чем-то таким, чего в этой английской колонии никогда не видывали. Покрытый флагом гроб плавно опустили в могилу и засыпали землей. Два алебардиста упали в обморок. Их оставили лежать на земле.
Когда все закончилось, Сарам-Смит, искренне растроганный, сказал:
– Как все равно похороны генерала сэра Джона Мура в Ла-Корунье.
– Уж не скажешь ли ты еще, что как похороны герцога Веллингтонского в Сент-Поле? – сказал де Сауза.
– Пожалуй, сказал бы.
Подполковник Тиккеридж спросил начальника штаба:
– Следует ли нам собрать деньги для какого-нибудь памятника на могилу или что-нибудь в этом роде?
– Я полагаю, что об этом позаботятся его родственники в Англии.
– Они богаты?
– Да, по-моему, очень богаты. К тому же ортодоксальной англиканской веры. Может быть, они захотят поставить здесь что-нибудь особенное.
– Оба «дядюшки» оставили нас в один и тот же день.
– Смешно, но я только что подумал о том же.
Небо над Лондоном было чудесного оранжево-багрового цвета, словно дюжина тропических солнц одновременно садилась по всему горизонту; сходились и расходились, шаря по небу, лучи прожекторов; то тут, то там возникали и расплывались черные облачка разрывов; время от времени от яркой вспышки на мгновение застывало ровное зарево пожаров. Всюду, как бенгальские огни, сверкали трассирующие снаряды.
– Настоящий Тернер! – восторженно воскликнул Гай Краучбек; ему впервые пришлось наблюдать такое зрелище.
– Скорее Джон Мартин, – заметил Йэн Килбэннок.
– Нет, – твердо возразил Гай. Не хватает еще, чтобы этот бывший журналист поправлял его в вопросах искусства. – Уж никак не Мартин. Линия горизонта слишком низкая. Да и цветовая гамма не такая богатая.
Они стояли в начале Сент-Джеймс-стрит. Невдалеке ярко пылал клуб «Черепаха». От Пиккадилли до дворца, искаженные в свете пожара, карикатурно вырисовывались фасады домов.
– Во всяком случае, здесь слишком шумно для обсуждения высоких материй.
В близлежащих парках гремели орудия. Где-то в направлении вокзала Виктория с грохотом разорвалась серия бомб.
На тротуаре против «Черепахи» группа начинающих писателей в форме пожарников направляла слабую струйку воды в комнату для утреннего отдыха.
В памяти Гая на мгновение возникла страстная суббота в Даунсайде: ранние утренние часы мартовских дней времен отрочества, широко раскрытые двери в незаконченной пристройке аббатства, половина школы кашляет, полощется на ветру белье, пылает жаровня, а священник с кропильницей, как ни странно, благословляет огонь водой.