Каролина вдруг рассердилась.
Она достала чистый лист бумаги и несколько минут сидела, уставившись на него.
Затем схватила ручку, обмакнула перо в чернильницу и крупными буквами сердито вывела посреди листа:
«Ваше Самодовольствие!
Если бы мне в настоящий момент пришлось отвечать на Ваше достопочтенное письмо, то мой ответ совсем невозможно было бы прочесть, ибо в этом случае я была бы вынуждена заставить себя писать наимельчайшим почерком, на который только способна, – отчасти потому, что понимаю: нельзя задирать нос только для того, чтобы подчеркнуть всю бессмысленность нашей переписки.
Тебе, Сага, совершенно безразлично все, о чем я тебе пишу. Ты не желаешь слушать меня. Вместо этого ты пытаешься напустить туману и заставить меня сомневаться в самой себе. Но знай же, на меня это не действует. Это так же бесполезно, как и все мои попытки докричаться до тебя. Поэтому я не собираюсь тебе отвечать!
Другими словами, я страшно разочарована в тебе. И рассержена.
Ты слишком все усложняешь, Сага!!!
Но, во всяком случае, благодарю за напоминание! Это, конечно, я создаю все тени – от тебя же исходит только свет. Но нет тени без света.
Так же как и наоборот – нет света без тени. Подумай об этом!
Твоя К.
Р.S. Ты, как я понимаю, из тех, кто собирает книжные закладки с ангелами? Посылаю тебе одну из них. Какую ты хочешь – розовую или голубую?
К.»
Как же глупо!
На самом деле она собиралась написать совсем другое, но Сага сама виновата. Напросилась своими предсказаниями.
К тому же она собиралась писать не ей, а Ингеборг. Но, видимо, придется отказаться от этой затеи. И от празднования дня рождения тоже. Пропало всякое желание. Каролина мрачно оглядывает комнату. Всю радость как ветром сдуло.
Здесь нужно убраться, вдруг замечает она.
Давно она не испытывала потребности в уборке. С тех самых пор, как переехала. Тогда она, конечно, навела порядок, но это было совсем другое дело. Сейчас уборка кажется ей нелепым занятием.
И это, конечно, дерзкое влияние Саги.
Каролина вдруг чувствует, что не может не прибрать в доме, мысли навязчиво закружились у нее в голове:
«Если я не уберусь, то не смогу писать. Я люблю, чтобы вокруг меня было чисто, когда я пишу. Но если я буду убираться, то тогда тоже не смогу писать, так как сильно устану. Но если я не могу убираться, значит, не могу и писать, поэтому если я не уберусь, то ничего и не напишу, а если я ничего не напишу…» – и так далее и тому подобное… до бесконечности.
Не это ли называется замкнутым кругом?
В таком случае как раз туда она и попала.
Или просто она не хочет писать?
Как бы то ни было, ничем полезным она еще долго не сможет заняться. А сможет только сидеть и с отвращением глядеть на все вокруг.
Брр! Здесь действительно жутко холодно. Кухонная плита совсем остыла, кафельная печь в комнате, как ледяная статуя.
Каролина разглядывает свои босые ноги. Пальцы на них посинели от холода. Не станет же она запихивать их в жесткие, холодные туфли только ради того, чтобы выйти на улицу и опустить в ящик письмо – письмо, которое она к тому же еще не написала. Нет, такое невозможно себе даже представить.
И прибирать она не может. И писать. И разводить огонь в печи. И думать.
Между прочим, все, что утверждает Сага, это неправда: будто она бегает от зеркала к зеркалу, заглядывает себе в глаза и заставляет их видеть в отражении только лестное для себя.
Зеркала ей нужны для работы – только и всего.
Но она понимает, что у Саги есть особое мнение на этот счет. Не только по поводу зеркал, но также и, может, даже прежде всего, по поводу игры Каролины в театре. Сага представляет в ней глас совести – той, к которой люди в наше время чаще всего взывают понапрасну.
С самого младенчества эта Сага могла по поводу и без повода ворваться к Каролине, укоризненно размахивая у нее перед носом указательным пальцем.
Это, однако, было не так заметно, пока рядом была мама, и они были единым целым – Сагой и Каролиной. Хотя Сага, пожалуй, всегда имела склонность губить всякую радость. И умела напомнить о себе…
Как, например, в детстве, когда Каролина в самом разгаре увлекательной игры вдруг хватала веник и принималась подметать полы – и все потому, что в ней проявлялась Сага и напоминала ей о том, что за собой нужно убирать.
Каролина подчинялась, и мама всегда хвалила ее. И Каролина подметала и подметала – в комнатах и на улице, – пока руки не начинали ныть. У нее были маленькие ручонки – ей тогда было всего пять лет. В то время силенок еще не хватало. Но Сагу это, видимо, мало волновало.
А теперь вот ей удалось испортить Каролине праздник.
Каролина скоро с ума сойдет от всех этих вечных копаний в себе, которым она постоянно себя подвергает.
Саге нечего вмешиваться в ее дела.
Каролина ведь не вмешивается в ее.
Ни одна душа не подозревает о том, какая между ними может завязаться борьба. Кроме Берты. Берта – та знает. Но от всех других Каролина тщательно скрывает существование Саги. Иначе люди могут подумать, что она не в своем уме. На языке психологов это называется «раздвоением личности». Но у Каролины другое. Она читала книгу о внутренней жизни человека – там не было ничего похожего на ее переживания.
Положим, она и без книг это знала, но всегда нужно проверить, если хочешь докопаться до сути. Она все время присматривается к людям, которые встречаются на ее пути, слушает и читает, что пишут другие – как классики, так и современные писатели, – в надежде найти хотя бы одного живого человека, который хоть в чем-то был похож на нее.
Ей бы очень хотелось уяснить одну вещь, а именно: почему одна половина в ней постоянно воюет с другой? Вот как сейчас, например. Ей даже кажется, будто она завидует своему же собственному ничтожному успеху в театре.
Поэтому Каролина снова пишет Саге:
«Дорогая Извечная Зануда!
Чего ты, собственно говоря, добиваешься?
Разве ты мне враг? Иногда мне и впрямь так кажется. Стоило Иде исчезнуть, как тебя словно подменили. Когда она жила с нами, ты была сама кротость.
Тогда мы во всем помогали друг другу.
Теперь же, когда я действительно нуждаюсь в тебе, ты меня покинула. То ты полностью отсутствуешь, то выступаешь в роли оракула. Мне это совсем не нравится. Я не позволю тебе тайком бороться со мной. Как ты можешь завидовать моему успеху?
Или ты ненавидишь театр?
Считаешь его мирской забавой?