— Прекрасно тебя понимаю, — помолчав, согласился старик. — Команда, мягко говоря, разношерстная.
— Каждый хорош по-своему.
— Но они не вместе.
— Главное, что они со мной.
— Тоже верно.
Гончар сходил к буфету, достал бутылку коньяка, два бокала, принес их на стол и уселся рядом с Оружейником.
— Каждый из них пригодится. Но наша главная надежда — ты.
— Твоя главная надежда, — уточнил старик.
И выпил. Не смакуя, не разбираясь в букете дорогого напитка. Хлопнул, как рюмку водки. Хозяин же квартиры замер, не донеся бокал до рта. Внимательно посмотрел на Оружейника:
— Разве ты не разделяешь мои взгляды? Разве не считаешь, что Механикуса надо остановить?
— Ты хочешь его остановить? — тихо спросил старик.
Несколько мгновений мужчины смотрели в глаза друг друга. Затем Гончар выпил. Но не ответил. На лице Оружейника не дрогнул ни один мускул. Он расслабленно откинулся на спинку стула и продолжил поглаживать дремлющего песика.
— Я сделал все, о чем мы договаривались. Я нашел парня и вывел его на дорогу. — Старик помолчал. — Но мне кажется, ты рискуешь, используя его.
— Почему?
— Если он тот, кто мы думаем, он докопается до сути.
— Пусть докапывается, — проворчал Гончар. — Пусть поможет нам, а потом докапывается до чего угодно.
Они расстались минут через тридцать. Обсудили еще некоторые детали операции, после чего Оружейник покинул квартиру. Так и не получив ответ на главный вопрос.
* * *
Возвращаться в загородный дом Ильи Волков не стал, несмотря на то, что по пустым ночным трассам, да при своей любви к скоростной езде, добрался бы до места минут за сорок. Не поехал, потому что на утро уже было назначено совещание, а добираться до министерства из дома значительно ближе.
«Извините, мужики, попьянствуем в другой раз!» И Федор направился в свою пустую «трешку» на Ленинском. Точнее, в свою опустошенную «трешку». В огражденный кирпичными стенами мирок, когда-то уютный, а теперь лишенный души. В свой дом.
Смерть Маши не выбила Очкарика из колеи, слишком уж крепко стоял он на ногах, слишком сильным был — в этом Мама Валя не ошибалась. Но и сказать, что Волков не заметил потери жены, значило бы покривить душой. Безжалостный удар судьбы оглушил Федора, однако он справился. Помогли друзья, помог сын, ответственность за будущее которого Очкарик стал ощущать еще сильнее, помогла теща… С тещей Волкову повезло. Она не требовала от него хранить верность покойной жене, лишь попросила беречь ее чувства. «Я понимаю, Федя, ты мужчина и не сможешь долго быть один. Но ради бога, помни о том, что Маша была моей дочерью…» Впрочем, могла бы и не просить, Очкарик и сам все понимал. Ни разу за прошедшее время он не привел домой женщину. И не только ради тещи — ведь был и Степан. Волков не мог представить, что он скажет мальчику о спутнице. Знакомая? Просто знакомая? Парень помнил мать смутно, однако это не повод подвергать испытаниям его чувства.
А может, все дело заключалось в том, что Федор еще не встретил женщину, которую бы он смог пустить в свой дом? В мир, который когда-то наполняла Маша.
Отгонять «Ауди» в гараж Очкарик поленился. Припарковался у дома, благо нашлось местечко недалеко от подъезда, вышел из машины, щелкнул кнопкой на брелоке, постоял в задумчивости, а затем поднял голову и посмотрел… не на свой пятый этаж, а на окна другой квартиры. И увидел в них свет.
И от вида освещенного прямоугольника на душе у Волкова стало теплее.
Не лжет ли он себе, говоря, что никого не встретил?
Федор помялся, не в состоянии принять какое-либо решение, а затем, продолжая стоять у машины, вытащил пачку сигарет и закурил. Во взаимоотношениях с женщинами, особенно с теми, которые действительно небезразличны, многие мужчины полагаются на волю случая, надеясь, что «оно само как-нибудь разрулится».
«Зайти? А если она спит и просто забыла выключить свет? Да, наверное, все так и есть…»
Он почти решил уйти, но неожиданно увидел в окне женский силуэт. А еще через пару мгновений в кармане Волкова зазвонил телефон.
— Привет. — Голос мягкий, с легкой хрипотцой.
— Привет, — негромко ответил Федор и бросил сигарету в урну.
— Я думала, ты останешься у Ильи.
— Вызвали.
— Трудоголик.
— Вроде того.
Она продолжала стоять у окна, не сводя глаз с Волкова, смотрела сквозь стекло и ветви деревьев. А он смотрел на нее и молчал. И еще не понимал, что его мир уже наполнила другая женщина.
Не Маша.
И совсем не похожая на Машу.
Густые каштановые волосы чуть ниже плеч. Удлиненное лицо, маленький подбородок, выпуклый лоб, тонкие губы, озорные глаза, блеск которых не погасили годы, нос чуть великоват, но в целом впечатления не портит. И морщинки вокруг глаз. Много смешливых морщинок.
— Устал?
— Не успел, — мотнул головой Волков. — Бездельничал ведь целый день… А ты почему не спишь?
— Заснула в гостиной… Меня разбудила твоя машина.
— Извини.
— Так даже лучше. — Она улыбнулась. — Просыпаться в кресле пошло.
«А еще хуже просыпаться одной, — мысленно продолжил Федор. — Или одному». И негромко произнес: — У меня есть бутылка вина.
— Не хочу вина. Просто приходи.
Черный «бумер», воспетый целым поколением блатных и приблатненных романтиков, выглядел не очень презентабельно. Модель не из последних, машина в возрасте, кузов не блестит, а лишь вяло переливается в свете уличных фонарей, словно сигнализируя: «Я еще ничего, меня отполировать — и тогда засверкаю!», двигатель урчит без прежнего задора, а внутри воняет дешевым табаком.
Именно этот мерзкий, застарелый запах, навсегда впитавшийся в обивку салона, больше всего раздражал Испанку. Тяжелым прессом придавил, как только женщина села в машину, и едва не вывернул наизнанку: Блондинка не замедлила высказать свое мнение Травнику, но тот лишь пожал могучими плечами: когда выбираешь машину, запах салона не чувствуешь. Есть колеса — и ладно. А угонять лучше не бросающиеся в глаза тачки, чтобы тормозили реже. Сколько в Москве черных «БМВ»? Каждую гаишники не остановят. А если и остановят, то полученные от Гончара документы нехитрую дорожную проверку точно выдержат. На предложение же угнать другую машину здоровяк ответил категорическим отказом, лень ему было искать другую машину и мотаться к Гончару за новыми документами. Испанка обиделась, опустила все стекла и почти час не раскрывала рот. Травник, прекрасно знающий спутницу, тоже помалкивал и, лишь когда они выехали на Ленинский проспект, рискнул начать разговор: