Внизу была суета; часть прибывших солдат строилась в колонну; воняло дегтем и лошадиным потом. Я заметил маленький полковой оркестр, стоявший позади колонны – несколько мятых труб и огромный барабан, который держал на ремне высокий парень, похожий на безусого Петра Первого. Не знаю, почему, но от вида этого оркестра я испытал невыразимую тоску.
Командовал построением тот самый человек с сабельным шрамом на щеке, которого я видел из окна. Перед моими глазами встали заснеженная площадь у вокзала, затянутая кумачом трибуна, Чапаев, рубящий воздух желтой крагой, и этот человек, стоящий у ограждения и вдумчиво кивающий головой в ответ на чудовищно бессмысленные фразы, которые Чапаев обрушивал на каре заснеженных бойцов. Это, несомненно, был Фурманов. Он повернул лицо в мою сторону, и я, прежде чем он сумел меня узнать, нырнул в дверь усадьбы.
Поднявшись к себе, я лег на кровать и уставился в потолок. Мне вспомнился сидевший у потустороннего костра бритоголовый толстяк с бородой, и я вспомнил его фамилию – Володин. Откуда-то из глубин моей памяти появилась кафельная зала с укрепленными на полу ванными и этот Володин, голый и мокрый, по-жабьи сидящий на полу возле одной из них. Мне показалось, что я вот-вот вспомню что-то еще, но тут во дворе запели трубы, тяжело ухнул полковой барабан, и хор ткачей, памятный мне по давней железнодорожной ночи, грянул:
Белая армия, черный барон
снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!!!
– Идиоты, – прошептал я, поворачиваясь к стене и чувствуя, как мне на глаза наворачиваются слезы бессильной ненависти к этому миру, – Боже мой, какие идиоты… Даже не идиоты – тени идиотов… Тени во мгле…
– А почему, собственно говоря, вам показалось, что они похожи на тени? – спросил Тимур Тимурович.
Володин нервно дернулся, но ремни, прижимавшие его руки и ноги к гаротте, не дали ему сдвинуться с места. На его лбу блестели крупные капли пота.
– Не знаю, – сказал он. – Вы же спросили, что я думал в тот момент. Вот я и думал, что если бы рядом оказался некий сторонний наблюдатель, он бы, наверно, подумал, что мы нереальны, что мы просто игра теней и отблесков огня. Я же сказал, что там костер был. Хотя, Тимур Тимурович, тут уже все зависит от этого наблюдателя…
Костер на поляне только начинал разгораться и давал недостаточно света, чтобы рассеять мглу и осветить сидящих вокруг него людей. Они казались просто размытыми призрачными тенями, которые падали на невидимый экран от головешек и комьев земли, лежащих у огня. Может быть, в некотором высшем смысле так оно и было. Но, поскольку последний местный неоплатоник еще задолго до XX съезда партии перестал стыдиться, что у него есть тело, в радиусе ста километров от поляны прийти к такому выводу было некому.
Поэтому лучше сказать просто – в полутьме вокруг костра сидело три лба. Причем такого вида, что, переживи наш неоплатоник XX съезд со всеми последующими прозрениями и выйди из леса на огонек поговорить с приезжими о неоплатонизме, он, скорее всего, получил бы тяжелые увечья сразу после того, как слово «неоплатонизм» нарушило бы тишину ночи. Судить об этом можно было по множеству признаков.
Главным из них был стоящий недалеко от костра дорогой японский джип-амфибия «Харбор Пирл». Другим признаком была огромная лебедка, помещавшаяся на носу «джипа» – вещь совершенно бесполезная в повседневной жизни, но частая на бандитских машинах. (Антропологи, занимающиеся исследованием «новых русских», считают, что на разборках такими лебедками пользуются как тараном, а некоторые ученые даже усматривают в их широком распространении косвенное свидетельство давно чаемого возрождения национальной духовности – с их точки зрения, лебедки выполняют мистическую функцию носовых фигур, украшавших когда-то славянские ладьи). Словом, было ясно, что люди на «джипе» приехали серьезные – такие, при которых лучше на всякий случай не произносить лишних слов. Они тихо переговаривались.
– По скольку штук надо, а, Володин? – спросил один из них.
– Кому сколько, – ответил Володин, разворачивая на коленях бумажный сверток. – Я, например, по сто уже ем. А тебе бы советовал штук с тридцати начать.
– А хватит?
– Хватит, Шурик, – сказал Володин, деля содержимое свертка, темную горку чего-то сухого и ломкого, на три неравных части. – Еще по всему лесу будешь бегать, искать, где бы спрятаться. И ты, Колян, бегать будешь.
– Я? – басом спросил третий из сидевших у костра. – Это от кого же я бегать буду?
– От себя, Колян. От себя самого, – ответил Володин.
– Да я ни от кого в жизни не бегал, – сказал Колян, принимая свою порцию в ладонь, похожую на кузов игрушечного самосвала. – Ты за базаром-то следи. Чего это я от себя побегу? Как это вообще быть может?
– Это только на примере объяснить можно, – сказал Володин.
– Давай на примере.
Володин немного подумал.
– Ну представь, что приходит к нам в офис какой-нибудь гад, делает пальцы веером и говорит, что делиться надо. Чего делать будешь?
– Завалю козла, – сказал Колян.
– Ты чего? Прямо в офисе валить? – спросил Шурик.
– Не колышет. За пальцовку отвечают.
Шурик похлопал Коляна по плечу, повернулся к Володину и успокаивающе сказал:
– Не в офисе, конечно. Стрелку назначим.
– Хорошо, – сказал Володин. – Значит, стрелку, да? А потом? Пусть Колян скажет.
– Ну как, – отозвался Колян. – Потом приедем. Когда козел этот подвалит, скажу – братишка, объявись, кто такой. Он тереть начнет, а я подожду минуту, головой покиваю и шмальну… Ну а потом остальных.
Он поглядел на горку темной трухи на ладони и спросил:
– Чего, прямо так и глотать?
– Сначала прожуй, – сказал Володин.
Колян отправил содержимое ладони в рот.
– Грибным супом пахнет, – сообщил он.
– Глотай, – сказал Шурик. – Я съел, нормально.
– Значит, шмальнешь, – задумчиво сказал Володин. – А если они вас самих под волыны поставят?
Колян несколько секунд размышлял, двигая челюстями, потом сглотнул и уверенно сказал:
– Не, не поставят.
– Хорошо, – сказал Володин, – а ты его как, прямо в машине валить будешь, издалека, или выйти дашь?
– Выйти дам, – сказал Колян. – В машине только лохи валят. Дырки, кровь. Зачем вещь портить. Лучший вариант – это чтоб он к нашей машине подошел.