– Ладно. Пусть лучший вариант будет. Представь, что он из своей машины вылез, подошел к твоей, и только ты шмалять собрался, глядь…
Володин выдержал значительную паузу.
– Глядь, а это не он, а ты сам и есть. А тебе шмалять надо. Теперь скажи, поедет от такого крыша?
– Поедет.
– А когда крыша едет, заднего врубить не западло?
– Не западло.
– Так ты врубишь, раз не западло?
– Раз не западло, конечно.
– Вот и выходит, что ты от себя побежишь. Понял?
– Нет, – после паузы сказал Колян, – не понял. Если это не он, а я, то я тогда где?
– Ты и есть он.
– А он?
– А он – это ты.
– Не пойму никак, – сказал Колян.
– Ну смотри, – сказал Володин. – Можешь себе представить, что ничего вокруг нет, а есть только ты? Всюду?
– Могу, – сказал Колян. – У меня так пару раз от черной было. Или от кукнара, не помню.
– Так как ты в него тогда шмальнешь, если вокруг только ты? В любом раскладе себе блямбу и припаяешь. Крыша поехала? Поехала. И вместо того чтобы шмалять, ты ноги вставишь. Теперь подумай, что по понятиям выходит? Выходит, что ты от себя и побежишь.
Колян долго думал.
– Шурик шмальнет, – сказал наконец он.
– Так он же в тебя попадет. Ведь есть только ты.
– Почему, – вмешался Шурик. – У меня-то крыша не поехала. Я в кого надо шмальну.
На этот раз надолго задумался Володин.
– Не, – сказал он, – так не объяснишь. Пример неудачный. Сейчас, грибочки придут, тогда продолжим.
Следующие несколько минут прошли в тишине – сидящие у костра открыли несколько банок консервов, нарезали колбасы и выпили водки – это было сделано молча, как будто все обычно произносимые при этом слова были мелки и неуместны на фоне чего-то мрачно-невысказанного, объединяющего присутствующих.
Выпив, сидящие так же молча выкурили по сигарете.
– А почему вообще у нас такой базар пошел? – вдруг спросил Шурик. – В смысле про стрелку, про крышу?
– А Володин говорил, что мы от себя по лесу бегать будем, когда грибы придут.
– А. Понял. Слушай, а почему так говорят – придут, приход? Откуда они вообще приходят?
– Это ты меня спрашиваешь? – спросил Володин.
– Да хоть тебя, – ответил Шурик.
– Я бы сказал, что изнутри приходят, – ответил Володин.
– То есть что, они там все время и сидят?
– Ну как бы да. Можно и так сказать. И не только они, кстати. У нас внутри – весь кайф в мире. Когда ты что-нибудь глотаешь или колешь, ты просто высвобождаешь какую-то его часть. В наркотике-то кайфа нет, это же просто порошок или вот грибочки… Это как ключик от сейфа. Понимаешь?
– Круто, – задумчиво сказал Шурик, отчего-то начав крутить головой по часовой стрелке.
– В натуре круто, – подтвердил Колян, и на несколько минут разговор опять стих.
– Слушай, – опять заговорил Шурик, – а вот там, внутри, этого кайфа много?
– Бесконечно много, – авторитетно сказал Володин. – Бесконечно и невообразимо много, и даже такой есть, какого ты никогда здесь не попробуешь.
– Бля… Значит, внутри типа сейф, а в этом сейфе кайф?
– Грубо говоря, да.
– А можно сейф этот взять? Так сделать, чтоб от этого кайфа, который внутри, потащило?
– Можно.
– А как?
– Этому всю жизнь надо посвятить. Для чего, по-твоему, люди в монастыри уходят и всю жизнь там живут? Думаешь, они там лбом о пол стучат? Они там прутся по-страшному, причем так, как ты здесь себе за тысячу гринов не вмажешь. И всегда, понял? Утром, днем, вечером. Некоторые даже когда спят.
– А от чего они прутся? Как это называется? – спросил Колян.
– По-разному. Вообще можно сказать, что это милость. Или любовь.
– Чья любовь?
– Просто любовь. Ты, когда ее ощущаешь, уже не думаешь – чья она, зачем, почему. Ты вообще уже не думаешь.
– А ты ее ощущал?
– Да, – сказал Володин, – было дело.
– Ну и как она? На что похоже?
– Сложно сказать.
– Ну хоть примерно. Что, как черная?
– Да что ты, – поморщившись, сказал Володин. – Черная по сравнению с ней говно.
– Ну а что, типа как героин? Или винт?
– Да нет, Шурик. Нет. Даже и сравнивать не пробуй. Вот представь, ты винтом протрескался, и тебя поперло – ну, скажем, сутки будет переть. Бабу захочешь, все такое, да?
Шурик хихикнул.
– А потом сутки отходить будешь. И, небось, думать начнешь – да на фига мне все это надо было?
– Бывает, – сказал Шурик.
– А тут – как вставит, так уже не отпустит никогда. И никакой бабы не надо будет, ни на какую хавку не пробьет. Ни отходняка не будет, ни ломки. Только будешь молиться, чтоб перло и перло. Понял?
– И круче, чем черная?
– Намного.
Володин нагнулся над костром и пошевелил ветки. Сразу же вспыхнул огонь, причем так сильно, словно в костер плеснули бензина. Пламя было каким-то странным – от него летели разноцветные искры необычайной красоты, и свет, упавший на лица сидящих вокруг, тоже был необычным – радужным, мягким и удивительно глубоким.
Теперь сидящие у костра стали хорошо видны. Володин был полным, кругловатым человеком лет сорока, с бритой наголо головой и небольшой аккуратной бородкой. В целом он был похож на цивилизованного басмача. Шурик был худым вертлявым блондином, делавшим очень много мелких бессмысленных движений. Он казался слабосильным, но в его постоянном нервном дерганье проглядывало что-то настолько пугающее, что перекачанный Колян рядом с ним казался щенком волкодава. Словом, если Шурик олицетворял элитный тип питерского бандита, то Колян был типичным московским лоходромом, появление которого было гениально предсказано футуристами начала века. Он весь как бы состоял из пересечения простых геометрических тел – шаров, кубов и пирамид, а его маленькая обтекаемая головка напоминала тот самый камень, который, по выражению евангелиста, выкинули строители, но который тем не менее стал краеугольным в новом здании российской государственности.