Озма с готовностью завертела головой. Кратов отвел свалявшиеся кудряшки, больше всего в мире боясь увидеть кровавые потеки…
— Не говорите ерунды, — сказал он сердито. — Раз вы слышите мои неуклюжие любезности, значит, с вашим слухом полный порядок. А я уж испугался, что у вас контузия…
— Конфузия?! — недоумевающе переспросила Озма.
— Контузия, — повторил Кратов. — Это когда человека приподнимут и как следует ушибут всем телом обо что-нибудь твердое. А конфузия — это когда я захожу в ванную, а там сидите вы облепленная зеленой тиной и мурлычете что-то непристойное, а дорадх вылизывает вам спинку…
— Вы наглец, доктор Кратов, — хмыкнула Озма. — Эффронс. Вы пользуетесь моей слабостью, чтобы безнаказанно унижать мое достоинство.
— Может быть, я больше не буду, — усмехнулся он.
— Уж постарайтесь… Когда мы ехали в Гверн, — продолжала Озма, — я смотрела по сторонам, и в голове у меня поселилась новая мелодия. Если бы мы доехали до конца пути, я додумала бы ее до конца. Но случилось… то, что случилось. И я ее потеряла. Все сгорело, и она сгорела тоже.
— И все же перестаньте хныкать, — строго проговорил Кратов. — Нам несказанно повезло тихонько отлежаться в самом сердце чудовищной резни. Мы не лишились ни рук, ни ног, ни даже головы — что бы вы там ни выдумывали. Нас даже не обожгло и толком не оцарапало, — он предусмотрительно убрал располосованную каким-то осколком руку за спину. — И мы свободны.
— Не знаю, — сказала Озма с сомнением. — Находясь в плену, мы, по крайней мере, не задумывались над тем, куда идти и чем питаться. И что пить — хотя то, что нам предлагали, было просто ужасно. Но сейчас я выпила бы даже кувшин этой кошмарной бодяги, что стояла на столе в вашей гостиной.
— Это проблема, — со вздохом признал Кратов. Он тоже не отказался бы сейчас глотнуть эхайнской бражки.
— Не подумайте, что я капризничаю. Просто у меня все кишки спеклись от жажды.
— В этом и состоит отличие свободы от рабства, — глубокомысленно заметил. Кратов. — Некоторым рабам нравилось, что за них все решают…
— Перестаньте хныкать! — передразнила его женщина. — Лучше давайте куда-нибудь идти. Тем более что у меня уже выросли ноги.
— Мы должны добраться до Гверна, — печально сказал Кратов. — Загвоздка в том, что я не представляю, в какой стороне этот чертов Гверн, как далеко до него топать и будут ли нам усыпать дорогу розовыми лепестками.
— Негатив… не будут, — уверила его Озма и носком туфельки подбросила облачко пепла.
— Во всяком случае, нам следует вернуться на шоссе и двигаться в прежнем направлении. И надеяться, что на Юкзаане все дороги ведут в Гверн…
Держась за руки, они поплелись в направлении медленно вытанцовывающих свой данс-макабр хоботов жирного дыма.
По мере приближения к закопченным и покореженным остовам бронемехов решимость Озмы падала. На опушке уничтоженного огнем сада женщина остановилась и неуверенно убрала ладошку с кратовского локтя.
— Нам нужно все это видеть? — спросила она упавшим голосом.
— Не уверен, — ответил Кратов. — Но, может быть, наш «стуррэг» чудом уцелел. Или найдется хоть какое-то оружие. Или… еще что-нибудь.
— Я здесь вас подожду, — сказала Озма.
— Пожалуй, — согласился он.
Ему тоже не хотелось рыскать среди дымящихся обломков. Но здесь не было никого, кто сделал бы это вместо него.
… От маленького, уютного «кокона» осталась лишь лепешка из металла и пластика, присыпанная какой-то керамической крошкой. В пылу сражения по нему прошлись, и не однажды. Т'литт Гтэрнегх, бывший первый геобкихф Департамента внешней разведки, которого черти понесли демонстрировать свое геройство и власть в боевой обстановке, получил свое в полной мере и теперь лежал неподалеку, и змеиный глаз на его груди слепо таращился в загаженное дымами небо. Собственно, этот глаз был единственной приметой, по которой можно было опознать его прежнего владельца. Все остальные тела были изувечены и обожжены до неузнаваемости. Возможно, среди них находились Юзванд и его рассудительный, оставшийся безымянным водитель…
Кратов задержался здесь на мгновение и, сознавая всю театральность своего поведения, как умел воспроизвел эхайнский воинский салют. Он чувствовал, что должен хоть как-то отблагодарить их, отдать им какие-то почести — словом, все, что было в его силах в эту минуту, и ему сразу полегчало на душе.
— Мы живы, — сказал он, ни к кому персонально не обращаясь, — и мы идем в Гверн.
Глаза слезились, в горле першило от едкого дыма, сплетенного из самых отвратительных запахов, какие только можно было вообразить: жженый металл, расплавившийся в адском пламени несгораемый пластик и паленое мясо. Сделав несколько мужественных шагов за ближайший бронемех, Кратов с облегчением вывернулся наизнанку.
Он почти уже отказался от мысли найти здесь хоть что-то полезное в предстоящих им странствиях, когда вдруг увидал почти целую боевую машину. Должно быть, у «хоррога» пострадала лишь ходовая часть, и экипаж бросил его в страшной спешке, даже не запустив программу самоуничтожения.
Кратов поднялся по ступенькам, выбитым в нелепо отставленной лапе, на куполообразную башню бронемеха и оттуда, с пятнадцатиметровой высоты сквозь дымную пелену увидел Озму, сиротливо сидевшую на корточках возле обугленного дерева. Здесь, где он сейчас спокойно осматривался, утирая то слезящиеся от дыма глаза, то сведенный тошнотной кислятиной рот, две бронечасти съехались в лоб и принялись лупцевать одна другую спаренными тяжелыми лазерами, рвать ракетами класса «земля-земля» и давить копытами. А когда кто-то промахивался, залп уходил или в белый свет, как в копеечку, или в близлежащую рощицу, где уже после первого такого промаха лежали кверху лапками в отключке два незадачливых этлаука… Примерно полтора десятка машин догорали вокруг него, и нельзя было понять, какая из них какой из воюющих сторон принадлежала. Может быть, и существовал какой— нибудь радиосигнал типа «свой-чужой», но сейчас это была лишь братская могила, и все здесь были свои.
Кратов почувствовал, что его вот-вот опять стошнит, и поспешно нырнул по неверным ступенькам внутрь кабины. Удивительно, но там еще горел свет, работало несколько экранов и система кондиционирования из последних сил делала что могла с проникавшим туда смрадом. Без большой надежды на успех Кратов потыкал пальцем в сенсорную панель и понаблюдал за сменявшими друг дружку цветными, объемными и абсолютно непонятными схемами. Нельзя было исключить, что где— то здесь скрывалась и возможность связи с командованием батальона, к которому приписан был брошенный «хоррог». Однако набрести на нее простым тыком представлялось совершенно невозможным. Кратов со вздохом смазал ладонью по всей панели сразу. И, как выяснилось, зря.
Экраны мигнули и налились дурной краснотой, кабина наполнилась мерзким пульсирующим уханьем, и хорошо поставленный мужской голос с великолепной дикцией несколько раз объявил: