Передо мной были мои предки.
– Внучек! Пришел! Вот радость-то какая! Уважил стариков. – Дед прервал неловкую паузу. – Да ты проходи. Садись вот поближе к огоньку. Мы хоть посмотрим на тебя.
– Орел! Видели мы, как ты этим… Кузькину мать показал! Наша порода!
– Вырос-то как! Вот старуха моя порадуется, когда про тебя ей расскажу!
– Сейчас чайничек закипит, чайку попьем! Все нам расскажешь!
– Жалко, угощать тебя, внучек, нечем. Эх, какие моя Марья пироги пекла!
Стоп, а что это мне в рюкзак положили? Консервы, хлеб. Ух ты, Эльза пирог испекла? Заботливая моя. Знала, с кем увижусь. На импровизированный стол. Та-ак, и фляга лежит. Полная, это хорошо. А внутри что? А внутри – спирт. Медицинский, 96-градусный. Вон, канистра с водой стоит, так что есть чем разводить. Или запивать. Кому как больше нравится. Забулькала фляга, разливая жидкость.
– Ну, за встречу! – помятые жестяные и эмалированные кружки в наших руках лязгнули, соприкасаясь краями.
Почти без перерыва выпили за Победу. И произнесли третий тост. За всех тех, кто оплатил ее цену своими жизнями. Не чокаясь. До дна. И только после этого начался неспешный разговор. Между родными людьми, в котором предки (или их души?) говорили. А я – внимательно слушал. Иногда задавая уточняющие вопросы.
– Что в гости к родным пришел, внучек, это хорошо. Только что же ты раньше о нас не вспоминал? Нам ведь много и не надо.
– Ты перед сном молитву прочитал, нас в ней помянул – нам и достаточно.
– А коли вдруг свечечку поставишь, да имена наши произнесешь… считай праздник нам устроил. Для того тебя сюда тот парень и возил. Чтобы показать, что делать надо.
– Ты, Витя, сыночка свово не забижай. Себя-то помнишь в енти годы? Не знал же Максимка ничего. Тут сказать нельзя. Тут – понимать надоть.
– Ты, сын, пойми одну вещь. Человек, он ведь и после смерти живет. Тело – что, тело – прах. А душа… Душа живет дольше. Пока память о человеке живет, живет и он сам.
– Пока дело его живет, живет и человек. О нас вон забывать уже стали. А что не забыли, так переврали. Когда мы в Польшу вошли, так цветами встречали. И плакали от радости. Там ведь Гитлер каждого пятого уничтожил. Он бы и до остальных добрался. Да не успел. Потому что мы ему помешали.
– Это теперь мы – оккупантами стали. Когда Запад их шёкёладкой поманил. Тьфу-ты, прости Господи. Когда мы их защищали, да помогали, да за них умирали – так хорошие были. Другие стали защищать да в долг давать – так мы стали плохи. Бо пользы с нас нет.
– И в 41-м, всей Европой, шляпочной, на нас ломили. Танк, что меня с землей смешал, он только кресты немецкие имел. А сама коробочка – чешской «Шкодой» была выпущена. И экипаж из датских добровольцев. Внутри машины с тевтонским крестом. Это уже потом, когда Гитлеру Красная армия зубы повыбила, стал он «оккупантом». А когда был силен – сами под Германию ложились. Да радовались, вот, мол, один он, сильный и страшный, нас е…т! А больше – никому не позволяет!
– Боятся они нас. Потому что не могут понять, что есть что-то более важное, чем деньги клятые. Не могут понять, как мы за Родину, за Сталина с голыми руками на танки бросались. И потому саму память о нашем прошлом уничтожают. Мол, не было вообще народа такого.
– А еще, сын, крепко запомни: человек до тех пор живет, пока потомки о нем помнят. Пока род его продолжается. А как прервется род его, не станет внуков-правнуков или вдруг забудут они про пращура своего – считай, и не было такого человека. Не рождался, не жил, детей не растил. Родину от врага не защищал.
– А ведь ты в нашем роду, Максимушка, – последний остался. Коли погибнешь ты, и мы враз сгинем. Как будто не было нас. Дело-то наше, за которое мы головы сложили, уже забыто. Архивы, в которых имена наши записаны, – выбросили. Срок хранения, говорят, мол, истек. И страны больше нет, защищать которую мы Слово давали. Ты – последняя ниточка, что память о нас сберегает.
– Уже говорят, не надо, мол, было предкам противиться ворогам Родины нашей, так жили бы сейчас наши потомки гораздо лучше. И уже есть те, кто верит в эти слова. Ложь, она сладко звучит. Это правда глаза колет.
– Ты, Максим, не бракодел. Хорошо у тебя с твоей красавицей все сладилось. Срок пройдет, сын у тебя родится. Хорошую ты невесту себе нашел. Любит она тебя. И ты ее не обижай. Ближе ее у тебя никого нет. Всем сердцем она тебя полюбила.
– Кровь, она ведь гуще воды. В смутное время родич завсегда одну сторону с тобой держать будет. И ты своих родичей держись. Один – пропадешь. И костей не останется.
– Но ребенка, его зачать мало. Его вырастить надо. И воспитать. Чтоб корни свои знал.
– Немец этот, что в помощниках у тебя ходит. Непрост он, ох непрост. Дашь слабину – враз сожрет. И костей не оставит. Но коли покажешь, что ты сильнее… Не будет у тебя более верного помощника.
– В страхе он сейчас. Мужик он, настоящий. Воли страху своему не дает. Но боится. Не за себя. За родню свою. Потому что понимает: бессилен он против новой угрозы. И нет у него больше никого.
– А ты ему – дорогу указал, как близких своих из неволи выручить. Коли ты сейчас ему и для новой беды решение покажешь да клятву возьмешь, будет он тебе верен до гроба, если дочку его не обидишь.
– Ты правильно начал команду себе собирать. Из тех, кто силу внутри имеет. Кого жизнь так и не смогла сломать. Кто от ударов только крепче становился.
– Теперь только покажи, что ты достоин их. Как они – тебя. И пойдут ребята за тобой. Даже в ад. Потому что будут верить они в твои слова. И этой верой – свернут горы.
– И будут верны тебе. До самой смерти.
– Люди за тобой, внучек, пошли настоящие. Не хуже, чем мы. Стержень в каждом имеется. Пусть сами они того и не знают. А ты им ИДЕЮ дай. Жить, жрать и е…ь, это и скотина может. Настоящему человеку ИДЕЯ нужна. Чтобы знал, ради чего он живет.
– Дед, скажи, а почему здесь только…
– Где другие предки твои, хочешь узнать, внучек? В другой раз и они придут. Просто ничего они тебе сегодня не посоветуют. Потому что – сами не знают. В их годы по-другому воевали. «Ура» погромче закричат и вперед на врага бегут.
– На штык его, супостата, поднимают.
– А у тебя нынче враг такой, что штыком много не навоюешь.
– Уже когда Киев освобождали, была история. Штрафная рота целиком легла, высотку у фрицев отбивая. Потому что в лоб поперли. Прямо на пулеметы и минные поля. А пулеметчики немецкие – каждый бугорок пристреляли. И перебили атакующих. Как в тире. Вот и легли ребята без толку. А наш комполка умнее сделал. На рассвете подобрались к высотке с тыла два десятка добровольцев. Тихо, без выстрела, взяли часовых в ножи и начали гранатами блиндажи закидывать. Так пока немцы поняли, что происходит, половину своих потеряли. А там и батальон наш в атаку поднялся. И заметь, без особых потерь до траншей немецких ребята дошли.