Гурову на высоком уровне “посоветовали” не лезть в дело. Но сыщик верил грузину, влез в дерьмо по самые уши, вылез сам и спас мальчишку.
Он вышел из квартиры, поднялся на этаж, спустился на лифте до второго этажа, вышел во двор, только затем на бульвар. На Гурове был коричневый пиджак, кремовые брюки, на набалдашнике изящной трости сыщик крутил шляпу-конотье. Он был одет соответственно моде тридцатых-сороковых годов, и, как бы выразились его клиенты, “нахально мазал под иностранца”. Россияне так давно не одеваются. Но Гуров не любил толпу и маршевый оркестр.
Сыщик прошелся вдоль Никитского бульвара, как бы любуясь закатом, но когда акулообразный “Линкольн” притормозил рядом, легко прыгнул в салон.
— Ты быстр и опасен, как барс, — сказал Шалва.
— Я тебя прошу, не говори красиво, — Гуров закурил, положил ноги на сиденье. — Ты сам силен, словно буйвол, только в тебе лишних пятьдесят килограммов.
— Люблю покушать. Бог простит. Куда ты хочешь поехать?
— Надо поговорить, но уверен, что нас “ведут”. Твою машину знает каждый, я оделся, словно паяц, надеюсь, это поселит в их головах простенькую мысль, что у нас не конспиративная встреча.
— Я могу отвезти тебя в одно место, где мы можем поговорить. Как к этому отнесется Мария?
— Она умная женщина.
— Влюбленная женщина — только женщина, мальчик.
* * *
“Мерседес”, который “вел” “Линкольн” Шалвы, держался на расстоянии и не выделялся из вечернего потока машин. В “мерее” сидели двое мужчин среднего возраста и специфической сыскной наружности.
— Только мы начинаем совместную операцию, как сплошные проверки и перепроверки, — сказал водитель.
— Начальству виднее, — равнодушно ответил “пассажир”. — Но, судя по одежде Гурова, мы с тобой тянем пустышку. Обыкновенные бабские дела. Я никогда не верил в супружескую верность полковника. Здоровый молодой мужик, хороша у него девка, слов нет, сам знаешь, нас завсегда налево тянет. Да и Князь давно от дел отошел, ничем сегодня помочь менту не может.
— Согласен, — кивнул водитель. — Только наше дело телячье, сказано — проследить и по возможности прослушать, мы выполняем. И никогда наружку за таким асом вести не станут, прокатимся и в стойло. Ты мне лучше скажи, сколько лет мы Шалву знаем, а слушать его тачку не научились.
— Его машина защищена лучше танка, у Гурова тачка скромнее, то тоже в наушниках одни помехи.
“Линкольн” еле втиснулся в переулок, остановился у прозрачных дверей, зато две атлетические фигуры в темной униформе были видны издалека.
— Лучше и не подъезжать, один наверняка из наших, но внутри у меня аппаратура имеется, я раз в неделю захожу, совмещаю приятное с полезным, меняю “жучки” и трахаю отличную девочку, — сказал водитель.
— Дурак, ты трахаешь кого тебе подставляют и с разрешения начальства.
— Плевать, все одно удовольствие, — хохотнул водитель, проехал мимо темного переулка, остановился за углом.
— В нужный момент тебе такие карточки покажут, импотентом станешь.
— Глупости, мадам у меня на стальном крючке.
— Заменят на золотой и вынут тебя без белья на обозрение.
В квартире стояла тишина, в одной комнате на надувном матрасе дремали посол с супругой, рядом на ватнике спал сын Октай, мальчишка вел себя спокойнее всех.
В другой комнате на тахте, которую Шамиль приволок со двора, лежали, переговариваясь, Рощин и Лёха Большой.
— Не нравишься ты мне, Лёха, скис. С чего бы это? Такое дело провернули. Ну, не дадут три миллиона, один дадут точно. Не захотят они людьми рисковать и позориться на весь мир.
— Это наш позор, не ихний. Коня украсть — позор, а человека, да еще с детьми — так позорище.
— Так ты что, передумал?
— Отстань, старшой, без тебя тошно.
В углу комнаты на драной раскладушке валялся Юрий и, всхрапывая, что-то бормотал.
В большой кухне лежал на полу Шамиль, Гема попкой лежала на полу, а головку положила чечену на грудь.
Неожиданно Юрий сел, посмотрел непонимающе, словно пьяный, затем вдруг перекрестился.
— Юрок, ты вроде некрещеный, — усмехнулся Рощин.
Юрий поднялся, вытер слюнявый рот, сплюнул в угол:
— Чертовщина привиделась. Николай, давай в магазин схожу, одуреть от тоски можно. — Он с хрустом выпрямился, задержал дыхание. — В Аф-гане сутками в засаде сидел, холод, грязища, шорохи чудятся, у меня сосед заснул, проснулся без головы. А тут живешь как барин, все тебе плохо.
— Человеку угодить трудно, — вставил Лёха.
— Характер выдержали, пора телеграмму давать, — сказал Николай. — Зови дипломата.
Когда Рафик пришел, Николай сказал:
— Садись за стол, будем сочинять письмо султану.
Рафик подвинул блокнот, взял ручку.
— Пиши послу. Как ты к нему обращаешься?
— Смотря по обстановке.
— Обращайся официально, — Николай зевнул, почесал за ухом. — Уважаемый..., захвачен со своей семьей в заложники. Людям нужны деньги, никаких политических мотивов они не имеют. Три миллиона долларов, только наличными. В случае отказа или попытки найти нас будет зарезана дочь. Ваш Рафик. Буду звонить завтра в десять утра. — Поедешь в Центральный телеграф, пошлешь телеграмму.
— Куда поеду? — растерялся Рафик. — Один?
— Не один. Я пошлю двух человек, но не тебя охранять, куда ты денешься? Чтобы ты “хвост” за собой не привел. Хотя зачем тебе “хвост”? — лениво спросил Рощин. — Как к двери подойдут, здесь уже ни одного живого не будет.
В зеленых глазах и ленивой усмешке Рощина было что-то больное.
Из соседней комнаты вышел Шамиль, держа на руках спящую Гему.
— Если в магазин, то я тоже пройдусь, — сказал он, ставя девочку на пол.
— И я! — закричала Гема.
— С тобой мы пойдем завтра, — Шамиль был лишь мальчик, но голос у него был настоящего мужчины.
Девчушка заплакала и убежала к матери.
— Вы командир, Николай, но не нужно ехать на Центральный телеграф. Там охрана, сигнализация. Зайдем на ближайшую почту, договорюсь с пацанами, они отошлют телеграмму. А лучше я на базар зайду, найду чечена, так будет вернее, — сказал Шамиль.
Они взяли хозяйственную сумку, деньги, вышли на улицу. Невысокий Шамиль, стараясь походить на мужчину, держался очень прямо, словно юнкер на плацу. Заров сильно сутулился, двигался вихляющей походкой, походил на пьяного.
— Плохо ходишь, командир, на бомжа похож, — сказал Шамиль, добавил: — Извини.