Он опустил глаза, потом снова посмотрел на нее.
– Прайс выступал отлично – как, впрочем, и всегда, – но в границах своих формальных обязанностей. Защитник Бартон Джеймс вполне соответствовал требованиям, предъявляемым к защите. Он не шел напролом и вроде бы считал, что его клиент виновен, но, думаю, во всей Англии не нашелся бы адвокат, который верил бы в обратное…
Создавалось впечатление, что Квейд сгорбился, словно хотел укрыться от постороннего взгляда внутри себя самого. Веспасия хорошо понимала, что воспоминания о том суде все еще для него очень болезненны. Но она его не прерывала.
– Все было так… поспешно, – продолжал Телониус, поднимая бокал и вертя его в пальцах за ножку; свет бриллиантовыми искрами преломлялся в хрустале с красной жидкостью. – Законность процедур соблюдалась неукоснительно, но у меня постепенно усиливалось ощущение, что все желают признания Годмена виновным, дабы поскорее его повесить. Общество требовало отмщения за совершенное святотатство; оно напоминало голодного зверя, рыскающего у дверей зала суда в ожидании жертвы. – Квейд взглянул на Веспасию. – Наверное, я мелодраматичен?
– Немножко.
Он улыбнулся.
– Вас там не было, иначе бы вы поняли, что я имею в виду. Вокруг царило всеобщее возбуждение, чувства были воспалены, в воздухе носилась угроза для всех, кто вздумал бы отстаивать справедливость. Я был всем этим напуган.
– Никогда прежде не слышала от вас подобного признания, – удивилась Веспасия. Это было так не похоже на мужчину, которого она помнила. Странно, он казался одновременно и более уязвимым, чем прежде, и более сильным.
Телониус покачал головой.
– Но я никогда и не испытывал такого чувства, – признался он тихим голосом, полным удивления и боли. – Веспасия, я серьезно обдумывал возможность совершения незаконного действия, чтобы дать основание для повторного слушания дела до Апелляционного суда, без истерии, когда чувства уже поостыли бы. – Он глубоко вздохнул. – Я мучился вопросом, можно ли назвать мое поведение отчужденным, безответственным или даже нечестным, если я все пущу на самотек; может быть, я обыкновенный трус, который предпочитает справедливости видимость законности?
Говори Веспасия с другим человеком, она сразу же возразила бы, но тогда откровенный разговор превратился бы в банальную беседу, что отдалило бы их друг от друга, а Веспасия этого не хотела. Да, она могла бы вежливо оспорить его признание, проявить формальную любезность, но это была бы ложь. Телониус – очень порядочный человек, но в душе он так же подвержен страху и смятению, как и всякий другой. И для него возможность ошибиться и уступить была не исключена. Отказывать ему в понимании того, что он может проявить слабость, означало бы предательство. Это все равно что оставить его в отчаянии одиночества.
– А вы когда-нибудь принимали решение, в правильности которого были абсолютно уверены?
– Полагаю, это зависит от цели и средств ее достижения, – задумчиво ответил Телониус. – Одно верно: эти два понятия никогда нельзя разделять. Нет в природе такого явления, как цель, совершенно не зависящая от средств, которые используются для ее достижения. – Говоря это, он зорко наблюдал за выражением ее лица. – В сущности, я сомневался, имею ли право сознательно отменить следствие по делу из-за того, что оно вызывает такие яростные чувства и вершится так поспешно, чего лично я не одобрял. Понимаете, я не считал, что Аарон Годмен невиновен, – я и сейчас не думаю так. Равно как и не считаю, что представленные свидетельства были изложны или сфабрикованы. Меня лишь мучило ощущение, что полиция действует скорее под влиянием эмоций, без той беспристрастности, которая требуется при исполнении долга.
Он ненадолго замолчал, словно не знал, стоит ли продолжать.
– Я был совершенно убежден, что Годмена избивали во время содержания под стражей, – сказал он наконец. – Когда он появился в зале суда, на его лице виднелись ссадины и кровоподтеки, слишком недавние, чтобы отнести их ко времени до ареста. Вокруг дела царила атмосфера исступления, все говорили о безотлагательности возмездия, а все это никак не согласуется с желанием установить истину или хотя бы попытаться это сделать. И однако Бартон Джеймс не принял это к сведению, а я не мог бросить тень на то, как он строит защиту, лично обратив на это внимание суда. Я не понимал, почему он так поступает, не понимаю этого и сейчас. Возможно, мне лишь показалось…
– А кто его избивал, Телониус?
– Не знаю. Полагаю, полицейские или тюремные надзиратели, но, вполне вероятно, он сам их каким-то образом себе причинял.
– А что вы скажете насчет апелляции?
Квейд снова начал есть.
– Апелляция была подана на основании того, что улики не полностью бесспорны – было в них какое-то несоответствие по сравнению с медицинской экспертизой после осмотра тела Блейна. Врач, который производил осмотр, сначала утверждал, что раны глубже, чем если бы они были нанесены только гвоздями, на чем настаивало обвинение, и что именно первоначальные раны были причиной смерти, а не гвозди, которыми он был распят, и даже не рана в пронзенном боку. Слава богу, что он был уже мертв, когда его распинали!
– Вы хотите сказать, что Годмен использовал какое-то другое орудие? А как это могло повлиять на приговор? Не понимаю.
– Другого оружия или орудия на Фэрриерс-лейн найдено не было, – пояснил Телониус, – и люди, видевшие, как он выходил оттуда, запачканный кровью, были совершенно уверены, что ничего подобного у него не имелось. Ничего при нем не нашли и во время ареста, равно как и в его квартире.
– Но разве он не мог заблаговременно отделаться от орудия преступления?
– Да, разумеется, но не в промежутке между конюшенным двором и выходом из переулка, где его видели в ночь убийства. Переулок с обеих сторон огражден стенами домов. Там совершенно нет места, где можно было бы спрятать подобную вещь. И в самом дворе тоже ничего не нашли.
– А что на это сказали члены Апелляционного суда?
– Что врач Ярдли не абсолютно уверен в своей правоте и что при вторичном осмотре тела уже не отрицал возможности причинить смертельную рану длинным кузнечным гвоздем.
– И это всё? – спросила Веспасия одновременно с любопытством и тревогой.
– Да, наверное. Они быстро пришли к заключению, что судебный приговор во всех, даже мельчайших аспектах справедлив и неопровержим. – Телониус вздрогнул. – Аарона Годмена повесили через три с половиной недели. С тех самых пор его сестра не оставляет попыток убедить суд вернуться к новому рассмотрению дела. Она рассылала письма членам Парламента, в газеты, публиковала памфлеты, выступала на митингах и даже обращалась к зрителям со сцены. И всюду ее преследовали неудачи – если не считать того, что Сэмюэл Стаффорд, по словам его жены, имел намерение возобновить слушания по этому делу. Однако смерть помешала ему исполнить задуманное.
– Во всем этом мало смысла, – тихо сказала Веспасия и, взглянув на Квейда, встретила его твердый, ясный взгляд. – А вы, Телониус, совершенно уверены, что Годмен был виновен?