— Нет, — сказал он. — Мы с этими тусовками покончили.
— Хорошо бы повидаться с моим старым другом Клаусом, — сказал Новак на честине, когда они вдвоем спустились по улице Микуландска. — Клаус раньше бывал у меня по вторникам.
— Opravdu? — переспросила Майа.
— Честно говоря, эти вторники всегда устраивала Милена. Наши друзья делали вид, что приходят ради меня, но, конечно, без Милены никто бы не явился.
— Это было еще до того, как Клаус полетел на Луну?
— О да! В те дни добрый старый Клаус был совершенно лысый. Он работал микробиологом в Карловом университете. Мы с Клаусом сняли экспериментальную серию ландшафтов — использовали фотоабсорбирующие бактерии… Свет сиял на гелевой поверхности культур. Съемка длилась много дней. Зародыши размножались лишь тогда, когда на них падал свет. У этих образцов были качества органических дагерротипов. В последующие дни мы наблюдали, как эти поверхности постепенно начали изменяться. Иногда, довольно часто, это гниение бывало фантастически красивым.
— Я так рада, что сегодня ты решил пойти к моим друзьям, Йозеф. Для меня это много значит.
Новак коротко усмехнулся.
— Ох уж эти маленькие эмигрантские общины в Праге. Иностранцам может нравиться здешняя архитектура, но они никогда не обращают внимания на нас, чехов. Наверное, если бы мы воспитывали их с раннего детства, то манеры у них были бы получше.
Новак был весел, ироничен, тщательно оделся и причесался и даже потрудился приладить свой протез. Он согласился пойти с ней, потому что она вызывала в нем уважение.
Она начала понимать своего учителя. Он был лукавым, хитрым, мог подольститься, выйти из себя, и эти сосуды обмана, подкупа и злобы были в нем явственны, как плесень в сыре рокфор. Но он не был безнравственным человеком. Он отличался упрямством, оно придавало его характеру привлекательность. Йозеф Новак полностью полагался на самого себя. Он долгие десятилетия жил открыто и вызывающе, а Майа, в глубине души, хотела быть такой. И хотя он не выглядел счастливым, а быть может, никогда и не был счастлив, но обладал завидной твердостью духа и невозмутимостью. Он целиком и полностью был Йозефом Новаком. И останется Йозефом Новаком до своего смертного часа.
Он умрет лет через пять, подумала она. Он не отличается крепким строением, его организм основательно подточили старческие болезни. Он мог бы воспользоваться шансом и продлить себе жизнь, но, очевидно, такой шаг казался ему слишком вульгарным. Йозефу Новаку исполнился сто двадцать один год, и мало кто из его сверстников сумел дожить до этих лет. Он уже казался ископаемым, но Майа по-прежнему испытывала горечь, думая о том, что скоро он может уйти. Новак часто говорил о своей смерти и явно не боялся ухода из этого мира, но ей представлялось, что природа должна позволить такому человеку, как Йозеф Новак, жить вечно. Он был ее учителем, она его очень полюбила.
Этим вечером обстановка в «Голове» была оживленной. Там собралось больше народу, чем ожидала Майа. Она ощутила неведомую прежде напряженность и волнение. Майа и Новак прошли в бар. Новак остановился невдалеке от Клауса и легонько похлопал его по шлему. Тот удивленно повернулся, а потом неуклюже улыбнулся. Два старика принялись болтать на честине.
— Чао, Майа.
— Чао, Марсель. — Она познакомилась с Марселем через Сеть и узнала его только по ему присущим чертам. Рыжеволосый и общительный, Марсель говорил без умолку, но его слова не казались искренними. Ему было лет двадцать семь, и, по собственным словам, он успел объехать весь мир триста или четыреста раз. У Марселя с двух лет, то есть с самого раннего детства, не было точного адреса. В основном он жил в поездах.
Бенедетта, любившая скандальные сплетни, утверждала, что у Марселя синдром Вильямса. В данном случае это была явная гипертрофированная активность и ненормальное увеличение извилины в первичном слуховом кортексе. Марсель обладал разносторонними талантами и сверхактивностью: он был музыкантом и помещал свои опусы в виртуальном пространстве. Синдром также заметно повлиял на речевые способности Марселя, он был способен болтать без остановки: анекдоты, загадки, всевозможные занимательные истории сыпались из него, привлекая обширную аудиторию.
Бенедетта заявляла, что папа римский также страдает синдромом Вильямса. Возможно, в этом и заключался секрет потрясающих проповедей папы. Ей ничего не стоило сказать гадость про любого человека.
— Шикарно выглядишь, Майа. Смотреть на тебя — одно удовольствие.
Пальто Марселя было украшено фрагментами городской карты. Марсель жил в этом пальто, спал в нем и даже плавал в нем. Теперь, когда Майа знала о разных полезных свойствах пальто Марселя, они производили на нее не столь яркое впечатление, как раньше. Поль определил бы ее восприятие как категориальную ошибку.
Она поцеловала заросшую щетиной щеку Марселя:
— На тебя тоже.
— Поздравляю тебя с успехом в Италии. Говорят, что Виетти ждет не дождется следующего показа. Он просто умрет, если его не устроит.
— Дорогой Джанкарло вовсе не собирается умирать, так что не надейся.
— Я вижу, ты привела своего спонсора, этого своего фотографа. Должно быть, он стал твоим дружком на сегодня.
— Он мой учитель, Марсель. И прошу тебя, не будь таким бестактным.
— Я прочел в Сети твои сообщения на французском, — сказал Марсель. — Почему бы тебе не посылать их почаще? По-французски твои заметки звучат просто классно. Они остроумны, теперь на английском такого днем с огнем не сыщешь.
— Что же, все дело в хорошем переводе, в оттенках смысла, которые ты никак не сможешь уловить в оригинале.
— Да, ты права, здесь совсем иной смысл. Как ты этого добилась? Очень старалась?
— Ты чересчур проницателен, дорогой. Если сейчас не дашь мне выпить, боюсь, я тебя поцелую.
Марсель обдумал оба варианта и принес ей напиток. Она отпила глоток и оглядела бар, опершись о локоть.
— Почему сегодня все кажется слишком ярким? Почему все так оживлены?
— Разве? У Поля появились планы весеннего путешествия. Большое плаванье. Я надеюсь, ты к нам присоединишься.
— О, я никогда не упускаю такую возможность. — Она не имела ни малейшего понятия, о чем говорил Марсель. — А где Поль?
Поль сидел окруженный небольшой толпой. Все были заворожены его рассказом.
Поль открыл небольшую металлическую коробку и достал оттуда фигурку резной садовой жабы в натуральную величину. Отполированная приземистая жаба казалась очень твердой, рубиновой.
— Как по-вашему, она красивая? — спросил Поль. — Скажи мне, Сергей.
— Ну что же, — отозвался Сергей, — если это работа Фаберже, как ты нам заявил, то она, конечно, красивая. Стоит только посмотреть на филигранную отделку.
— Это жаба, Сергей. А разве жабы бывают красивыми?