— Мы ученые.
— Вы никогда не ставили этот вопрос на обсуждение, я что-то никогда об этом не слышала. Это не демократично. Вы не получили согласия от людей, над которыми намерены провести эксперимент. Что дает вам право менять сознание других людей?
— Мы художники. — В разговор вступила еще одна девушка, обратившаяся к ним по-итальянски. — Знаете, я с трудом могу понять этот дурацкий английский. И в Англии самые никудышные политики. Но этой даме никак не сто лет. Это явное надувательство.
— Ей сто лет, — спокойно принялась настаивать Бенедетта. — И более того, в ней есть священный огонь.
— Я в это не верю. Могу поклясться, что от ее фотографий пахнет смертью, как и от снимков Новака. По-моему, она очень хорошенькая, но, бог ты мой, любая идиотка может быть хорошенькой.
— Попробуйте, — посоветовала Майа.
Бенедетта просияла:
— Правда? Ты это имеешь в виду?
— Сделай. Конечно, я это имела в виду. Мне все равно, что со мной случится. Если это сработает или хотя бы покажется, что может сработать, то есть им покажется, что это сможет сработать, то они задушат меня живьем. Но это не имеет значения, потому что они так или иначе до меня доберутся. Я обречена. И знаю это. Да, я ненормальная. Если вы действительно интересовались моей прошлой жизнью, то вам это известно. Делайте, что считаете нужным. И поскорее.
Она отставила стул, поднялась и покинула их.
Майа вернулась к столу Поля. Ей было больно, но уж лучше, гораздо лучше находиться под влиянием отрицательного обаяния Поля, чем остаться одной. Поль выпил глоток своего лимонада и улыбнулся. Перед ним на столе лежал новый фуросики. С красивой, в гобеленовой технике, голограммой заката в пустыне.
— Разве этот закат не хорош?
— Может быть, — свысока ответил кто-то.
— Я не сказал вам, что изменил колорит. — Поль постучал кончиком пальца по фуросики. Окраска солнечного заката изменилась. — Был настоящий, естественный закат. Разве сейчас лучше?
Никакого отклика не последовало.
— Допустим, вы сможете менять колорит настоящего заката, да и всю атмосферу. Допустим, вам удастся переместить красный цвет наверх, а желтый вниз, если вам так нравится. Сможете ли вы сделать закат красивее настоящего?
— Да, — ответил один из собравшихся.
— Нет, — возразил другой.
— Представим себе марсианский закат в одном из марсианских сайтов телеприсутствия. Закат на другой планете, которую мы не можем непосредственно ощутить нашим человеческим глазом. Разве закат на Марсе будет менее красив из-за механического воспроизведения?
Нависло тяжелое молчание.
На лестнице появилась женщина в плотном полотняном пальто и серых бархатных перчатках. На ней была трехцветная шляпа, сверкающие наглазники, белая блузка с распахнутым воротником, на шее бусы из темного дерева. Классически-совершенный профиль дамы обращал на себя внимание: прямой нос, полные губы, круглый подбородок, — ну просто родная сестра статуи Свободы в стиле «от кутюр». Она спустилась по лестнице к бару легкой балетной походкой. Она ступала не просто грациозно, нет, тут было нечто большее. Дама шествовала очень уверенно. На поводке она вела двух белых собачек.
В «Мертвой голове» воцарилось молчание.
— Bonsoiratouttemonde , — поздоровалась незнакомка, остановившись на нижней ступеньке. Улыбка ее была загадочна.
Поль быстро встал в полупоклоне. Кружок его слушателей спешно разошелся, понимая, что он намерен поговорить с дамой.
Поль предложил ей кресло.
— Вы прекрасно выглядите, Элен. Что будете пить сегодня?
Дама-шпионка села, элегантно расправив свое пальто. — Я выпью то же, что и мосье в скафандре, — сказала она по-английски. Она сняла с собак тонкие блестящие ошейники, как будто собачонки вообще нуждались в ошейниках.
Поль поспешно махнул бармену.
— У нас тут возник небольшой спор об эстетике.
Элен Вакселль-Серюзье сняла наглазники, сложила их, и они исчезли в складках пальто. Майа изумилась: настоящие глаза Элен — гранитно-серого цвета, поразительно красивые и словно невидящие — внушали куда больший страх, чем любое снабженное компьютерами воспринимающее устройство.
— Как мило, что вас заботят подобные проблемы, Поль.
— Элен, думаете ли вы, что сканированный закат может быть красивее естественного?
— Дорогой мой, техническая революция отменила естественные закаты. — Элен окинула Майю беглым взглядом, а затем уставилась так, будто увидела муху в тарелке. — Прошу вас, не стойте, детка. Присаживайтесь. Мы с вами уже встречались?
— Чао, Элен. Я — Майа.
— О да! Вы выступали в дефиле у Виетти и общались в Сети. Да-да, я видела вас. Вы очень милы.
— Большое спасибо. — Майа села. Элен изучала ее тяжелым, но благосклонным взглядом. У Майи создалось впечатление, что ее просвечивают рентгеновскими лучами.
— Вы очаровательны, моя дорогая. Вы совсем не выглядите такой злючкой, как на фотографиях этого ужасного старика.
— Этот страшный старик стоит вон там, около бара, Элен.
— О господи! — без тени смущения воскликнула Элен. — Я никогда не отличалась тактичностью и, видимо, уже не научусь. И правда, что я себе позволяю? Я должна от всей души извиниться перед вашим другом Йозефом. — Она встала и направилась к барной стойке.
— Бог ты мой, — медленно проговорила Майа, наблюдая за удалявшейся Элен, — я никогда, никогда не видела такой…
Поль еле слышно кашлянул — более тихого покашливания нельзя было себе вообразить — и поглядел на ее ноги. Майа осеклась и тоже опустила глаза. Одна из беленьких собачек Элен смотрела на нее с холодным изучающим интересом инопланетянина.
В баре появилась Бубуль. Трезвая и встревоженная.
— Чао, Майа.
— Чао, Бубуль.
— Наши девочки решили подышать воздухом. Ты к нам не присоединишься? На минуту.
— Разумеется, дорогая. — Майа бросила на Поля короткий выразительный взгляд, он в ответ бросил на нее такой мужественный, галантный, но предостерегающий взор, что ей захотелось привязать к нему шелковое знамя.
Майа двинулась следом за Бубуль, пройдя через заднюю дверь бара, а затем одолела четыре пролета крутых ступеней с железными перилами. У Бубуль на руках была обезьяна. И Майа впервые обрадовалась, увидев обезьяну.
Бубуль провела ее через заваленный всяким хламом черный ход, потом снова вверх по железной лестнице. Она распахнула тяжелую деревянную дверь, и они очутились на скате старой черепичной крыши. Приближалась весна, и пражские зимние облака наконец расступились. Небо освещали весенние звезды.
Потайная дверь громко хлопнула за Бубуль.