Темнота ночного снега стремительно неслась ему навстречу. В этот миг голубь забыл обо всем на свете. Но внезапно перед его гаснущим взором предстал давешний ворон, Искусник, который кричал ему что-то прямо в глаза, беззвучно разевая длинный острый клюв. И голубь вспомнил.
Он раскинул крылья, планируя и стремясь замедлить скорость падения. И когда это ему удалось, Тирд собрал остаток сил и вновь кувыркнулся в воздухе, точно прыгнул в пустоту. Но теперь уже это был кувырок назад!
Еще одна стрела с тонким зуденьем пронеслась мимо. Охотник с разинутым в изумлении ртом смотрел, что выделывала в воздухе эта безумная птица! А Тирд вновь взмахнул крыльями, и на этот раз они вняли, послушались его горячей мольбы, перевитой холодными волнами страха и отчаяния. Крылья некоторое время несли Тирда над снегом, совсем низко. И при этом отчаянно свистели! Как у какого-нибудь штатского городского сизаря, надутого от глупости и жирного от объедков, завсегдатая городских помоек и восседателя на каменных изображениях суровых людей и их грустных лошадей!
А затем крылья подняли Тирда, и он полетел, с каждым мгновением набирая скорость. Потом голубь и совсем исчез между деревьями. А человек еще долго стоял у костра, сжимая в побелевших пальцах бесполезный уже теперь лук со взведенной стрелой. Пораженный, он шептал про себя, одними губами, беззвучные, и значит, теперь уже бессильные проклятия.
Тирд летел всю ночь, лишь изредка опускаясь для отдыха на самые укромные ветви. Но теперь он старался облетать стороною сосны, поскольку за минувшие дни бедный голубь порядком устал от резких запахов сосновой смолы и шишек.
Счастливо избегнув губительных стрел, спасенный от хабифалька самоотверженной и верной голубкой, Тирд о многом передумал, прежде чем вдали забрезжили первые проблески рассвета. У него было отличное чувство направления, и к тому же раньше он дважды летал в этой край, раскинувшийся дремучими чащами и непроходимыми буреломами возле самого пограничья. Поэтому Тирд полностью отдался на волю ветра и силу крыльев, а сам мысленно, раз за разом, возвращался назад, в лес сизой голубки. Он вспоминал ее слова, сокрушенно покачивал головой в такт взмахам крыльев, понимая, какие глупости говорил ей порою в ответ, что молчал, когда нужно было говорить, и самонадеянно ораторствовал, когда следовало бы лишний раз не раскрывать клюва. И еще он думал о том, что ждет его впереди.
Тирд теперь вдруг с неожиданной ясностью понял, что помимо его службы, которой он прежде так гордился и всегда ставил превыше всего, оказывается, существует и совсем иная голубиная жизнь и судьба. Он никогда не задумывался о том, что у него может быть подруга, свое гнездо, птенцы. Интересно, сколько их будет, с интересом размышлял Тирд, и на сердце у него становилось теплее. Кровь быстрее бежала в жилах, крылья несли его вперед. И все чаще королевский почтовый гонец ловил себя на мысли, что он уже думает обо всем этом — милой подруге, гнезде, птенцах — как о почти сбывшемся, новом повороте в его жизни.
Ведь иначе я так и буду всю жизнь летать как угорелый, думал он, рассеянно поглядывая на леса, что тянулись внизу. Из одного конца королевства в другой, нося чужие письма и послания, не зная, к чему они, зачем и так ли уж важны. А потом он состарится, крылья уже не смогут держать его в небе так долго, как прежде, он начнет путать маршруты, хозяев. Покуда однажды не потеряет бдительности и его не поймает какой-нибудь зоркий и быстрокрылый фальк. Или хитрый и могучий хабит. Или же задремлет на ветке, и его выследит куница. А то и просто свалится с небес и разобьется о скалы или захлебнется в реке.
И о нем, верном крылатом служаке Тирде, больше никто и никогда не вспомнит. Даже король, чьи послания он так часто носил, рискуя жизнью и заглядывая в глаза смертельным ветрам.
Но самое главное — тогда в его жизни уж точно не будет ни подруги, ни гнезда, ни птенцов. А ведь он мог бы их многому научить, думал Тирд, подставляя натруженные крылья первым лучам белого, почти совсем не греющего зимнего солнца. А всего-то и нужно — сегодня же вечером в укромной темноте голубятни выбраться из ящика с проволочной сеткой, куда его поместят на отдых, найти лазейку и сбежать.
Тирд знал, как в случае чего выбираться из птичьей клетки. В свое время его научил этому хитрому искусству вожак стаи, мудрый Фирст. Нужно было только зацепить клювом крючок и откинуть его в сторону. Тогда одна сторона клетки будет свободной, и можно протиснуться между сеткой и стенкой соседнего ящика.
Однажды Тирд для баловства уже проделывал этот фокус. Потом он, конечно же, поскорее вернул крючок обратно, потому что никогда не мыслил себе другой судьбы, кроме королевской службы, страшно гордился ею и не променял бы ни на какую иную судьбу. Сейчас же голубь вспоминал, как это сделал, и в сердце крепла новая, прежде не знакомая ему уверенность, что все в его судьбе еще можно изменить. Потому что он жаждал вновь увидеть голубку.
Иногда он думал, что крепко виноват перед ней, поскольку не остался в лесу, а покинул ее, пусть даже и по зову долга. Чем далее он размышлял об этом, тем больше и скорее уравновешивались воображаемые весы, на одной чаше которых покоилась его служба и вся предыдущая жизнь, на другой же — любовь и нежность к голубке. Теперь он даже не знал наверняка, что главнее, но чувствовал, что это равновесие шатко и недолговечно. Он все еще гнал от себя мысль, что теперь совершает, ошибку, сознательно предпочтя свое прошлое — надеждам на будущее, о котором он никогда не задумывался. Но он изо всех сил надеялся, что птичьи боги его простят и дадут ему еще один, пусть даже и последний, шанс на любовь.
Только завершить этот полет, отдать то, что должно, и потом он все наверстает, благо обратно его будут нести уже крылья любви. Ведь он не совершил ничего дурного, он просто выполняет свой долг, как и подобает настоящему голубю.
Так думал Тирд, успокаивая и оправдывая себя, в мыслях желая теперь совсем иного.
Шагнуть ей навстречу, заглянуть в кроткие лучистые глаза, осторожно и бережно обнять крылом и тихо шепнуть: ну, вот я и вернулся. Эта воображаемая картина уже не раз представала перед мысленным взором Тирда, покуда он миновал туманные леса, за которым потянулась череда озер. Он был уже на подлете и внимательно оглядывал округу. Сердце его сладко замирало. За ночь Тирд иначе осмыслил свою жизнь, в которой прежде было только объяснимое прошлое и вполне предсказуемое настоящее. Теперь же он впервые думал, мечтал и верил в будущее.
Крылатое будущее, в котором Тирд больше уже никогда не будет одиноким.
Мертвые тела он увидел, когда уже совсем рассвело.
Едва оборвалась белая гладь озерного льда, как взору испуганного голубя открылись десятки людских трупов, припорошенных снегом. Среди них встречались лошадиные туши, и остовы сожженных телег, и оглобли огромных обозных фур. Более всего Тирда привели в ужас дымы, которые еще курились над кучами угольев и пепла. Голубь почти физически чувствовал тепло, медленно уходящее с поля битвы, точно из умершего и остывающего тела. И чем дальше, тем больше было убитых людей и коней — многие сотни поверженных, бездыханных, распростертых на земле, сплетенных меж собой и застывших навеки. Сверху Тирду были видны места, где бой был наиболее яростным и ожесточенным: точно вскипевшие буруны стремительной воды замерли и замерзли то тут, то там; схлестнувшиеся валы воинов в черно-зеленом и темно-синем, разбившиеся друг о друга… И сам Тирд летел над страшным мертвым полем недавней битвы словно маленький осколок живого льда, брошенного в небо невесть чьей могущественной рукой, теперь уже непонятно — в кого и зачем.