И еще немного, совсем чуточку, он думал о тепле и вкусе ее губ.
В локомотивном искусстве последнего века, именуемом кино, излюбленной темой для большинства творцов является спасение мира и окрестностей вкупе с населяющим их человечеством. Мир ныне спасают с завидной легкостью все кому не лень, и это еще одно доказательство шаткости последнего и тщеты большинства наших чаяний, связанных с обитанием в нем и попытками более-менее прилично здесь устроиться.
Проблемы же решительного спасения конкретной, одной отдельно взятой личности на фоне столь глобальных задач мироздания как-то совершенно потерялись. Причем не только в художественных арсеналах творцов и творческих обоймах художников всевозможных рангов, но и в умах обывателей, в их ленивом, сериальном сознании, текущем сквозь жизнь как ручеек, счастливо достигший реки и незаметно почивший в ней, не успев даже толком пожить самостоятельно.
Во всяком случае, когда Вадим вернулся домой и присел на тумбочку в прихожей у мутного, пятнистого отпечатками пальцев зеркала, он сразу почувствовал это, причем как никогда остро. Единственное, что его отчасти успокаивало — то, что ныне никому не было такого уж особенного дела ни до спасения мира, ни до его жалких представителей. Погибать же гораздо легче на миру; а чем, если подумать, отличается общий интерес от дружного забвенья? Только знаком, одним лишь знаком.
В телевизоре, и почему-то именно в эту метельную предновогоднюю неделю, мир спасали регулярно, по пять раз на дню; с завидным постоянством теряя его, однако ж всякий раз, едва только возникал хоть малейший, жалкий повод для продолжения историй. В зеркале же, что висело в прихожей маленькой квартирки Вадима, еще никого до сих пор не спасали. Разве что оно само изредка пыталось наставить хозяина на мало-мальски эстетическую волну перед выходом из дома в мир, на самом деле гораздо менее стабильный, нежели зеркало. И сейчас Вадим сидел на тумбочке, привалившись к сонму пальто и курток, и тревожно вглядывался в зеркальную муть. Может, надеялся разглядеть в себе нечто, чего не знал прежде? Или то, что пришло впервые?
Но так ничего и не разглядев в своем облике нового, чужого и опасного, Вадим потянулся к выключателю и плотно притворил застекленную дверь. В прихожей стало темно, и он стал ждать, когда глаза привыкнут к искусственному полумраку. За окнами тем временем уже вовсю разгуливало утро.
Вадим пока еще вовсе не боялся обещанного Натальей предательства, что якобы угнездилось в его душе, по той простой причине, что он в своей жизни никого еще всерьез не предавал. Во всяком случае, он привык так считать и потому — прощать мелкие предательства другим. Все время, пока себя помнил, Вадим стремился относиться к окружающим так, как он бы желал этого от них и в свой адрес.
Глядя в полутьму и отстраненно размышляя, он нарисовал на сумеречной зеркальной глади весь маршрут предстоящего дня. Затем придвинул поближе телефон, зажег в прихожей лампу и стал крутить диск. Кое-кого из адресатов следовало искать еще с утра пораньше.
— И что там у тебя? — спросил Ринат, заводя его в просторный бокс, напичканный аппаратурой. Она хищно поблескивала под синеватым светом дневных ламп. — Тяжкие мысли обалдевают? Начитался на ночь медицинского справочника, а поутру принялся рачков выискивать?
— Да если бы, — проворчал Вадим. — Тут что-то покруче вытанцовывается. Вот только объяснить никак не могу.
— Нужны мне твои объяснения, — усмехнулся Ринат, по-хозяйски оглядывая свое никелированное хозяйство. — Значит, так. Сначала — наружный осмотр, потом — ляжешь под сканер. Распечатка будет часа через полтора-два. Так что, больной, раздевайтесь — будем вас изучать!
Распечатка не дала ничего. Ровным счетом. Не хватало только круглой и недвусмысленной резюмешки в конце длиннющей бумажной ленты: здоров как крупный и рогатый скот.
Ринат попробовал было бодренько и черно пошутить на тему странных больных, не радующихся отсутствию симптомов заболевания. Но затем, немного поколебавшись, присоветовал старушку из числа знакомых его жены. Сам Ринат «всякую херомантию» не жаловал, так как, по его словам, был специалистом дипломированным, и полагалось ему любить теорию и практику, а не «завмагию и колдунство».
Старушка оказалась, как ни странно, городской уроженкой и пользовала тех, от кого Ринат и иже с ним вынужденно отказывались. Была она неплохим психологом и имела богатую коллекцию травок. За годы «колдунства» бабка поднаторела прежде всего в народном фольклоре, но числилось в ее послужном списке и несколько таких историй, о которых даже сам Ринат, светило и мудрило, предпочитал устыженно помалкивать. Может, потому и дал телефончик. А также — слово, с каким к старушке подъезжать следовало. Вадим тут же позвонил, но слово говорить не стал — не телефонное это дело. Произнес его уже с глазу на глаз, у стальных дверей, после чего и был допущен в квартиру.
Вышел он оттуда через час, с облегчением одновременно в желудке, кошельке и голове, но в последней — лишь отчасти. Зато в активе новообретений числились мерзкий вкус гнилых корешков во рту, слегка разогнанные темные мысли и непритязательная бутылка водки «Русской», нашептанной как раз по его, Вадима, случаю. Случай был, как водится, редкий, трудный, но поправимый, опять же коли бог даст. Оставалось прикупить правильной закуски.
Звонок Натальи застал Вадима опять-таки в прихожей, когда он выкладывал добычу из гастронома и отряхивал снег.
— Жди меня и никуда не уходи, — быстро проговорила она. — Сейчас приеду. Диктуй адрес.
— Ладно, — кивнул он. Скороговоркой произнес свои «входные данные» и сосредоточил взгляд на уже немой трубке телефона, уныло соображая, когда они перешли на «ты» — это его как раз обрадовало — и зачем она едет к нему так спешно. Честно говоря, более всего ему теперь хотелось побыть в одиночестве. Но Наталья повесила трубку так быстро, что он просто не успел придумать никакого предлога для одиночества. И послушно поплелся на кухню сооружать чего-нибудь на стол.
Если человек не спит ночь, для него в следующем дне зачастую почти ничего не меняется по сравнению со вчерашним. Но это не значит, что правило верно и для другого такого же человека. Наталья приехала быстро.
— Ты ушел, а я все думала и думала, — поведала она, прихлебывая чай из нарядной гостевой чашки. — И додумалась до очень простой вещи.
— Вот как? Например? — Вадим изобразил на лице искренний интерес, в глубине души мечтая только о горячей ванне.
— Ты извини, если я сейчас буду без обиняков, — предупредила она. — Просто пытаюсь объяснить словами то, что еще час назад лишь чувствовала. И то — смутно.
— Да, конечно. Я понимаю, — произнес он, не понимая, однако ж, ни грамма.
— Между нами… мной и тобой…
Она замялась, не то от смущения, не то просто подбирая выскользнувшие слова. А потом упрямо повела головой, отводя волосы.