– Но ведь это и есть чистейшей воды самоуправство! – пылко воскликнул Микифор, чуть привстав со стула. – Великий князь по закону не имеет права брать под стражу боярина, ушедшего от него к удельному князю. Это дело должно быть вынесено на общий суд всех удельных князей.
– Сядь! – Архиепископ раздраженно махнул рукой на послушника. – Ишь, какой законник выискался! Ты выслушай меня до конца, сынок.
Излагая дальнейшую суть дела, владыка Вассиан поведал Микифору о том, что боярин Иван Оболенский до своего ухода к Борису Волоцкому был великокняжеским наместником в Великих Луках. Местные жители, страдая от жестокости и мздоимства боярина Оболенского, отправили жалобу великому князю. Иван Васильевич принял сторону жалобщиков и присудил Ивану Оболенскому выплатить огромный штраф. Оскорбленный таким поворотом дела, боярин Оболенский бежал ко князю Борису Волоцкому, зная об его неприязни к великому князю. При этом Иван Оболенский не выплатил горожанам тех денег, которые с него причитались согласно великокняжескому суду.
– Ну что, сын мой, теперь-то ты уразумел, какую важную мелочь ты упустил, излагая эту межкняжескую распрю, – назидательно проговорил владыка Вассиан, по-отечески погрозив Микифору пальцем. – Упоминая о праве сильных мира сего, ты совсем позабыл о попранных правах великолуцких горожан, обобранных до нитки бессовестным боярином Оболенским! В своей запальчивости, младень, ты обвинил великого князя в беззаконии, хотя именно Иван Васильевич встал на защиту обиженных и оскорбленных! Великий князь не пожелал, чтобы стяжатель ушел от заслуженной кары, применив для этого силу и хитрость. Прав ли был Иван Васильевич иль не прав, столь рьяно преследуя боярина Оболенского, судить не нам, а нашим потомкам.
По лицу Микифора было видно, что после всего услышанного в нем случилась некая внутренняя перемена.
– Признаюсь, отче, – виновато обронил Микифор, – я не ведал о злодействах Ивана Оболенского в Великих Луках, не знал и о наложенном на него штрафе. Конечно, это существенно меняет дело!
– Великий князь прощает тебя, сын мой, – сказал владыка Вассиан, погладив свою седую бороду. – Тебе придется заново переписать помеченные мною листы летописи. И впредь, младень, не спеши делать выводы, взирая на дела великого князя со своей колокольни. Великий князь дозволяет тебе и дальше вести летописный свод, но уже под моим присмотром.
Вернувшись в свой тесный застенок, чтобы забрать плащ и молитвенник, Микифор стал прощаться с Матреной, чувствуя, что расстаться с нею выше его сил. Тогда он решился на отчаянную выходку. Набросив на плечи Матрене свой монашеский плащ и взяв ее за руку, Микифор уверенно вышел вместе с нею в тюремный коридор.
– Эй, красавица, а ты куда? – окликнул Матрену плешивый тюремный надзиратель со связкой больших ключей в руке. – Тебя отпускать не велено!
– Ты очумел, что ли, негодяй! – прикрикнул на лысого коротышку Микифор. – Это невеста моя! Сам архиепископ Вассиан прибыл сюда за нами с бумагой от великого князя! Ты что же, будешь перечить воле владыки Вассиана?!
– Прости, господин, – испуганно залепетал служка. – Я – человек маленький. Мне приказали, я исполняю.
– Кто приказал? – рявкнул Микифор, нависая над низкорослым надзирателем.
– Дьяк Михалко Вельяминов, – ответил служка, шмыгая носом. – Вон он идет!
– Сейчас я с ним переведаюсь! – угрожающе обронил Микифор и широким шагом двинулся навстречу дьяку, потянув Матрену за собой.
Дьяк Михалко невольно растерялся, когда Микифор принялся грозить ему гневом великого князя, если тот не выпустит из тюрьмы и Матрену вместе с ним.
– Ты разве не видел, что было написано в бумаге от великого князя? – наступал на дьяка Микифор. – Там было написано, что владыка Вассиан имеет право забрать из тюрьмы любого узника. Иными словами, архиепископ может взять отсюда и двух и трех человек, по своему выбору. Владыка Вассиан забирает нас двоих. – Микифор указал пальцем на себя и Матрену. – Он разве не сказал тебе об этом?
– Владыка упомянул лишь про тебя… – растерянно пробормотал дьяк Михалко. – Про эту девицу он ничего не говорил.
– Ну так я говорю тебе от имени владыки, что ты не имеешь права удерживать в тюрьме эту девушку, поскольку мы с ней помолвлены, – чеканя слова, громко произнес Микифор. – Кстати, тебе ведомо, кто есть я?
Михалко отрицательно помотал головой.
– Я – личный летописец великого князя! Уразумел? – Микифор горделиво ударил себя кулаком в грудь. И, чуть понизив голос, добавил: – А владыка Вассиан доводится мне родственником. Ну, зачем тебе ссориться со мной и духовником великого князя, а? – Микифор подмигнул дьяку Михалке и дружески хлопнул его по плечу.
– Ладно, ступайте! – отмахнулся Михалко и зашагал дальше по коридору.
– Ты почто, щучий хвост, посмел бегать от меня и у брата моего защиты просить? – гневно молвил Иван Васильевич, возвышаясь над коленопреклоненным боярином Оболенским, который пришибленно глядел в пол, втянув голову в плечи. – Иль не по справедливости я штраф на тебя наложил, мздоимец хренов? Ты же целый город чуть по миру не пустил, отнимая у людей последнее, сучье отродье! За то, что ты, подлая душа, набедокурил в Великих Луках да вдобавок поссорил меня с младшими братьями, получишь за это такое возмездие…
Расхаживающий взад-вперед Иван Васильевич замер на месте, сделав паузу.
Боярин Оболенский, грузный и бородатый, с красным мясистым лицом, с жалобными причитаниями повалился в ноги великому князю. Он прополз на четвереньках по мозаичному полу и принялся целовать красные сапоги великого князя с загнутыми носками.
– Отец родной, прости Христа ради! – слезно мямлил виновник великокняжеского гнева, распластав по полу широкие полы своего парчового опашня. – Виноват, каюсь! Преступил я меру дозволенного, признаю вину свою. Помилосердствуй, княже!..
– Для начала штраф заплатишь до последнего рубля, паршивец! – проговорил Иван Васильевич, брезгливо отступив в сторону. – Имущество твое пойдет в мою казну. Пусть-ка жена твоя и дети в нужде помыкаются. А ты сам, боров пузатый, в темнице посидишь покуда. Коль не столкуюсь я с братьями своими миром, значит, придется мне за оружие браться, и тогда, негодяй, первой слетит с плеч твоя голова.
Иван Васильевич шагнул к растянувшемуся на полу хныкающему боярину и сердито постучал костяшками пальцев по его взъерошенной макушке.
– Эй, стража! – Иван Васильевич громко хлопнул в ладоши. – Убрать отсюда этого олуха! В темницу его, голубчика!
Вбежавшие в роскошный просторный зал княжеские гридни в белых длинных кафтанах с красными галунами на груди подхватили стонущего боярина Оболенского под руки и поволокли его прочь.
Когда затворились створы высоких резных дверей и затихли в дальних переходах жалобные стоны осужденного боярина, Иван Васильевич подошел к столу, за которым сидел его секретарь Василий Долматов, посыпавший мелким песком только что исписанный лист грубой желтой бумаги.