— О боги! — Вся в поту, Сельма села на ложе. Вернувшийся ближе к ночи супруг похрапывал рядом.
— Хельги, — тихонько позвала женщина. Ярл открыл глаза.
— Мне страшно!
— Да?
— И снятся странные сны… какие-то окровавленные мечи, ладьи с разорванными парусами, кинжалы. Может, позвать завтра толкователей снов?
— Что ж, позови, если хочешь… Скоро я покину тебя.
— Я знаю. Опять поход. Куда на этот раз?
— В Миклагард, град древнего императора Константина.
— А как же полюдье?
— Придется послать верных людей. Новгородская дружина, бояре, купцы — всем нужен Миклагард!
— Новгородцы? При чем здесь они? Или…
— Вот именно, милая! Ты скоро станешь великой княгиней Севера.
— Мне все равно страшно, мой ярл. Тем более после твоих слов. Думаю, путь к власти не прост, хоть ты и родич погибшему Рюрику. Тебе будут мешать.
— Да… я боюсь за тебя и детей. Вам нужно быть осторожней.
— Будем, милый…
Сельма крепко прижалась к мужу — нагая, молодая, белокожая, с глазами, как воды далеких фьордов. Хельги ласково погладил ее по спине. Выгнувшись, словно кошка, женщина тихо застонала.
— Я так ждала тебя, — зашептала она, крепко обнимая ярла…
Молодой парень в крашенном черникой плаще сошел рано утром с небольшой ладьи новгородского купца Словуна, первой из числа кораблей, что закачаются скоро у причалов Ладоги. По низкому берегу стелился от Волхова густой белый туман, так что не было видно другого берега, лишь смутно угадывались покрытые лесом сопки. Поправив плащ, парень направился к городским воротам, еще закрытым ввиду раннего времени; поглядывая на мощные стены, смешался там с толпой приехавших на торг смердов. Мужики, усевшись на молодую травку, перекусывали лепешками с рыбой. Поздоровавшись, подсел к ним и парень. Смерды угостили его жирным лещом:
— На вот, поснедай с нами.
— Благодарствую. А долго еще ждать?
— Да нет, немного осталось. На торжище собрался, паря?
— Да так… Корчму Ермила Кобылы не скажете, как найти?
— Ого, с утра — прямо и в корчму! Вот это дело!
Посмеявшись, мужики объяснили, а потом принялись травить байки. Один рассказал о девах-русалках, другой хвастал уловом — широко разведя руками, показывал размер словленной недавно рыбы. Изрядная выходила рыбина, уж никак не меньше русалки. Мужики смеялись и недоверчиво покачивали головами.
— А я вот вчерась деву на холме у реки видел! Красивая — глаз не оторвать, а уж одета — все золотом блещет — настоящая боярышня!
— Так-таки вся и блещет?
— Ой, не бреши, дедко Нехряй.
— А, пес с вами, не хотите, не верьте.
Старик перевозчик обиженно махнул рукой. Вытерев рукавом слезящиеся глаза, парень подсел к нему:
— Скажи-ка, господине, ты местный?
— Тутошний, — горделиво кивнул Нехряй.
— А что, правду говорят, супружница князя вашего красива вельми?
— Красива, паря, да не про твою честь!
Парень почесал реденькую бородку, признался:
— Я вот в Новгороде с дружками поспорил, что увижу княгиню ладожскую.
— Ой, не простое дело, — дед покачал головою. — Разве что только на праздник какой.
— А все ж таки? Может, сподоблюсь? Да ты расскажи хоть — какая она? Темненькая? Светлая?
— Светлая, — Нехряй почесал затылок. — Ужо на усадебку ее попасть можно.
— А как?
— Да хоть так прийти, запросто, в закупы поверстаться.
— Ну уж, сразу и в закупы, — обиделся парень.
— Только не одному идти, а вон с мужиками-смердами — те припасы повезут, а уж их-то боярышня наша самолично завсегда принимает. Сама и пересчитает, и, ежели надо, взвесит — умна, сметлива.
— А что любит? Может, песни-сказки какие?
— Вот тут уж не знаю, — дед вдруг подозрительно взглянул на парня. — А чего это ты тут выспрашиваешь? Поспорил, говоришь? А вот отведу тебя сейчас к воям…
Сидевшие у пристани смерды вдруг повскакали на ноги и замахали руками:
— Эй, Нехряй! Дед! Перевозчик!
— Ась? — оглянулся Нехряй. — Что такое?
— Уши прочисти, старче! Слышь, с того берега лодку кричат! Перевозчик ты али кто?
— Лодку кричат? — радостно потер руки дед. — Так это мы сейчас… Это мы быстро.
Позабыв про подозрительного парня, он проворно побежал к челноку. Оттолкнулся веслом от пристани, закричал:
— Эй, эй, ждите!
А парень со слезящимися глазами — бочком, тишком — подошел к самым воротам, дождался, когда откроют, и вместе со смердами свободно прошел в город.
— Инда повезло тебе, Онгузе, — сам себе прошептал он, сворачивая к корчме Ермила Кобылы.
А забывший про него перевозчик уже подгребал к тому берегу, принимая на борт челнока двоих — смуглого молодого человека с нездешними, карими, вытянутыми к вискам глазами и русоволосого отрока с круглым лицом и вздернутым кверху носом.
— Добрались, слава Господу! — усевшись в челнок, перекрестился смуглолицый, а отрок незаметно поплевал в воду.
— Никифор! Друже, Никифор, ты ли? Вот те раз! И откуда ж ты здесь? — Хельги от всей души обнял старого друга. — Зачем пожаловал? Иль устал уже от своей глуши? А кто это с тобой, уж не Дивьян ли? Точно — Дивьян! Скажи-ка, как вытянулся — и не узнать. Рад вас видеть обоих, сейчас велю слугам, чтоб накормили…
— Да нам бы…
— Нет, нет, Никифор, не хочу и слушать. О делах потом говорить будешь… Эй, слуга, что там за шум на заднем дворе?
— Смерды привезли дань, господине, хозяйка уже принимает.
— Принимает? Ну, как примет, пусть поднимается сюда, есть тут с кем ей повидаться.
— Не слыхал ли про новгородского гостя Словуна? Обещался первым в Ладоге быть…
— После обо всем, после. Сперва выпьем за встречу!
Хельги потчевал гостей. Никифор, улыбаясь, рассказывал о житье-бытье своего скита, а Дивьян стеснялся и старался забиться подальше в угол.
После ухода Лады-чижи — сестрицы Лады — совсем тяжко ему стало. Одиноко. Скучно, да и соседушка, наволоцкий староста Келагаст, подбирался с наездами — там луг под пастбище заберет, тут — озерко лесное, глянь — уже и часть угодий захапал, дескать, всегда те земли наволоцкому роду принадлежали. А Дивьян что? Один… Тяжко без роду. Однако и в чужом роду плохо — как ни звал, как ни уговаривал Келагаст, а все ж не пошел к нему парень, лучше уж одному жить — да своей усадьбой. Жениться вот только, выбрать кого-нибудь из соседних куневичских девок, они, говорят, работящие. А Лада-чижа, что ж, у нее своя жизнь, и не задержится она надолго в дальней усадьбе покойного старика Конди, ныне принадлежащей Дивьяну. Один, один-одинешенек останется парень, а ушлые соседушки давно уж втянут к земле старого Конди свои длинные загребущие руки. Особенно Келагаст. Пустует, говорит, землица-то! А чего ж ей не пустовать-то, коли некому обрабатывать? Дивьян на сто частей не разорвется. Хорошо хоть помогает еще Лада-чижа. С тяжелым сердцем отпустил ее Дивьян на родную сторонушку, знал — сидит сейчас дева на заимке старого Вячки, дальнего родича. Так, может, и ему, Дивьяну, туда навсегда податься? Нет, с грустью-печалью не совладать потом будет, да и как это — прозябать на чужой стороне, когда собственная земля есть? Вот бы позвать туда кого, да ведь кто пойдет-то к Дивьяну? Скажут — мал еще, едва молоко на губах обсохло, а туда же — в хозяева-однодворцы лезет. Кто он сейчас — малолетний охотник Дишка, ни известности у него, ни авторитета, а вот бы знатным воином — многие б тогда к нему потянулись, и из Келагастовых людей даже.