Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось — больно глазам — в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы — кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято.
В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним — потом только, как попривыкли глаза — увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу — иконы в окладах. Зеленый огонек лампады…
— Ловко! — одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. — Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм… Кажись, знаю такого. Митря Упадыш — звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь — чей? Хорошо бы узнать. — Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. — Вот ты и узнаешь, господин Олег! — громко произнес он. — С сего дня — беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как — кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то — и подале откуда… Так?
Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода…
— Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких… окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере… Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым — житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь…
Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые… А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной — уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил… Но так — пополам с руганью. Сомневался.
Говорил, говорил, говорил игумен… Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь — архиепископ Иона стар и болен — в начальника службы безопасности всей Новгородской республики!
Что и говорить — довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен — некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны… Дело-то вроде — знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но… Но был азарт, томленье некое сладкое, предвкушенье — то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было… Только вот — куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его «ушли» — заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но… Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь… Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл… Тут и еще одно соображенье взыграло — карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь — к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет — ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому — товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет — ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное — работа. Эх, азарт, азарт… Сладостное, давно позабытое чувство… Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи!
На Торговой стороне, на Славенском конце древнем, меж двух сходящихся улиц — Ильинской и Славной — располагалась небольшая — дом с подклетью, амбар да баня — усадьба, огороженная высоким тыном. Узкие окна фасада выходили на запад, на глухие стены каменных башен городских укреплений. Если выйти за ворота и сделать несколько сот шагов вдоль по заросшей вереском улице Славной, можно было оказаться прямо у городских ворот, тех, что «на Славне». Перейти мостик через ров и выйти на запыленную дорогу с твердой, утрамбованной колесами повозок колеей. Дорога вела на юг, к московитам. Если же, выйдя из ворот, свернуть направо, по Ильинской, — немного погодя упрешься в глухую башню, откуда потом или назад возвращайся, или бери круто вправо, мимо оврага, мимо пустоши, мимо ореховых кустов и березовой рощицы, — если не заплутаешь, выйдешь снова на Славную, а уж там дальше не ошибешься — все прямо да прямо, к Торгу. В удобном месте располагалась усадьба — и не на самом виду, и до Ярославова дворища с мостом не так уж и далеко, а по мосту — и на Владычный двор. Правда, туда можно было и на лодке добраться — еще быстрей получалось. Выйти из воротной башни, повернуть налево, спуститься к Волхову — там, в кустиках, неприметный вымол — небольшой мосточек, лодка, шалашик рядышком. В шалашике том рыбачки — дедко Евфимий со внуками. Не простые рыбачки — верные Феофилактовы люди. Летом да весною в шалашике жили, рыбкой волховской промышляли, да за лодкой приглядывали, а случись чего — весла в руки, и на Владычный двор. К мосточкам тем, случись нужда, и крупное судно могло причалить, ежели, конечно, кормщик место знал — с реки-то ничего не было видно: ни мосточков, ни лодки, ни шалашика. Одни заросли. По осени же дедко Евфимий — крепкий еще старичок, да и внуки его — косая сажень оглобли двадцатилетние — бросали шалашик да переселялись в усадьбу. Ту, что между Ильинской и Славной. Усадьба тоже принадлежала игумену Феофилакту, вернее, монастырю его, но то роли не играло. Пожертвовала когда-то усадебку под старость одна одинокая боярыня на помин души. Феофилакт-игумен не будь дурак, сразу смекнул — и самому пригодится усадьба, мало ли. По-тихому оприходовал, мало кто и знал про нее. Дом подновили, клеть подправили, перебрали тын — любо-дорого стало, живи да радуйся. Да работай во славу Господа… и Феофилакта-игумена…
Вот в этой-то усадебке и поселился Олег Иваныч, человек теперь не простой, «житий», хитрыми Феофилактовыми делами заведующий. А дел таких много набиралось: лодьи монастырские придут — обеспечь охрану, доводчики с Нево-озера появятся с вестью какой — вези на Владычный двор, да сперва проверь, те ли люди, а пуще всего интересовало Феофилакта, кто что думает в Новгороде, кто чем дышит и, главное, с кем. Найди-позови-встреть людишек нужных, что по всему городу шатаются, все видят, все знают, все поведают. А людишек этих сперва ведь еще и приветить нужно. Кого деньгами, кого посулами, а кого и силой. Вставал Олег Иваныч ни свет ни заря — брал кого-нибудь из оглоедов дедковых, да отправлялся на вымолы, на Торг, на Софийскую. В склады, в кабаки, в места непотребные. Туда, где народу тьма-тьмущая, где снуют-орут-пьют. Там и было для Олега Иваныча словно сладким медом мазано. Садился неприметненько за стол, кружку квасу заказывал, да не столь пил, сколь вокруг смотрел, глазами зыркал. Примечал: этот на вино да лесть падок, а тот — на девок, а вон, сам-третий — обезденежел, вот-вот вконец пропьется. Подсылал к таким оглоедов, угощал корчмой с пирогами, деньгами ссуживал, для кого-то мог и на стоялый медок разориться — денежки-то не свои, Феофилактовы, хоть и спрашивал за них игумен строго. Называл Олег Иваныч действия свои просто — вербовка агентуры. И хоть информации пока было — кот наплакал, — не торопился Олег, знал — курочка по зернышку клюет. Главное — начало было сделано, появились у него в разных местах люди свои, неприметные, да сведущие. Особо важных звал Олег Иваныч в шалашик, крепко расспрашивал, пивом-медом поил, опосля сидел до петухов на усадебке, все важное записывал на листочках коры березовой, белой, выделанной — любо-дорого писалом скрипеть-поскрипывать… Эх, азарт, азарт! Здорово-то как, черт возьми!