Между тем, Александр Сергеевич наконец перестал плакать и уснул. Он тяжело дышал, измученный высокой температурой.
— Ты этого мальчика береги, — сказал я Арине Родионовне. — Он большим человеком вырастет. Через него и тебя люди помнить будут.
— А откуда ты, батюшка, знаешь, кем наш Лександр Сергеевич вырастет?
— Цыганка нагадала. Такая цыганка, что ни разу не ошиблась. Что ни скажет, всё сбывается.
— Ишь ты, — удивилась Арина Родионовна, — ежели гадалка нагадала, то оно конечно!
Мы, чтобы не беспокоить спящих детей, вышли в соседнюю комнату. В ожидании возвращения Антона Ивановича, разговорились. От пережитого испуга хмель у «доброй старушки» почти прошел, и мы мирно общались, сидя на облезлом диване.
— Господа хорошие, грех жаловаться, — рассказывала нянька. — В нынешнем году вольную мне выправили. Да куда мне идти, с ими жила, с ими и помирать буду. Да и деток жалко: Оленьку, да вот теперь Лександра. Своей-то семьи нет, сам понимаешь, какая у холопов жизнь! За любезного сердцу смолоду замуж не отдали, спасибо, хоть за немилого не принудили. А так господа хорошие. Есть в них дружество и сердечность. Грех жаловаться. Я, батюшка, раба маменьки Надежды Осиповны, Марьи Алексеевны. Почитай, саму Надежду Осиповну на своих руках вырастила, а теперь Бог дал, деток ее пестую. А у самой жисть, ни в сказке сказать, ни пером описать…
Знаменитая няня начала рассказывать о себе. Несомненно, у нее был настоящий талант сказительницы, говорила она плавными, законченными фразами, щедро сдабривая речь необычными сравнениями и колоритными словечками. К сожалению, дослушать ее не удалось. Антон Иванович всё не возвращался, а температура у младенца поднялась опять.
Я опять спрыснул его водкой и принялся делать над ним пассы руками, пытаясь поднять сопротивляемость организма своим силовым полем. Как обычно, от большого мышечного напряжения руки устали, а в голове стоял легкий звон. Так что стало не до приятной беседы.
Наконец, когда я уже отчаялся дождаться, вернулся предок с аптечкой. Я не стал вникать в его рассказ о коварстве и подлости московских извозчиков, достал пачку с двумя оставшимися таблетками антибиотика, разделил их на микроскопические дозы и засунул одну из них в рот младенцу.
Он попытался выплюнуть лекарство, но нянька ловко втолкнула его ему в рот и дала запить водичкой из рожка. Оставляя снадобье, я проинструктировал Арину Родионовну, как дальше лечить ребенка.
Она оказалась женщиной смекалистой и с первого раза запомнила все рекомендации. Пока мы занимались лечением, совсем рассвело. Старшие Пушкины всё не возвращались. Дольше оставаться мы не могли, через час-полтора нужно было трогаться в путь. Антон Иванович совсем сомлел от бессонной ночи и поглядывал на меня корящим взором.
В доме царила тишина. Давно уже утихомирилась и легла спать пьяная дворня, одна лишь нянька Арина Родионовна осталась оберегать Пушкина от ночных напастей. От обещанного за показ младенца рубля она отказалась. Мы с ней сердечно простились и вышли на тихую Немецкую улицу. Москва еще не проснулась, и прошлось миновать несколько кварталов, прежде чем нам попался сонный извозчик, развозивший всю ночь припозднившихся гуляк.
В гостином дворе дворня, понукаемая Иваном, уже запрягала лошадей. Собраться нам было — только подпоясаться, так что через три четверти часа наш караван уже стучал колесами и подковами по брусчатке Петербургского тракта.
Мы неспешно двигались по будущему Ленинградскому проспекту и в районе Белорусского вокзала практически выехали за черту города. Стоящий по пути с левой руки Петровский дворец был окружен сельским покоем и огородами, а в районе метро «Войковская» путников радовала очень приятного вида сельская усадьба с собственной часовенкой.
Петербургский тракт существенно отличался от провинциальных дорог меньшим количеством рытвин и колдобин. Хотя император со времени коронации не посещал старую столицу ни разу, земские власти, опасаясь строгого государева ока, периодически пытались его подремонтировать, принуждая местных помещиков устраивать крепостнические воскресники.
Общие пофигизм и расхлябанность, пышным цветом распустившиеся в конце «Века золотого, века Екатерины», при реформаторском правлении ее сыночка никак не реагировали на благие намерения нового властелина, разве что приняли скрытую форму.
Тем более что Павлу Петровичу, как и любому большому романтику, было не до мелких недостатков и дорожных ухабов. Всю свою импульсивную энергию он отдавал реформе армии, а также наведению порядка и дисциплины в государственных структурах управления, что в России, как мне кажется, всегда первый признак застоя и кризиса власти.
Поэтому верст через сорок, в районе нынешнего Зеленограда, на отвратительном участке дороги у нас случилась первая поломка. Наскочив на камень, у рыдвана лопнул железный обруч колеса. Так что всему поезду пришлось черепашьим шагом плестись до села, в котором функционировала кузница.
Авария случилась перед дневной остановкой, и у нас пропадало полдня пути. Антон Иванович начал рядиться с кузнецом, ставившим немыслимые препятствия самой возможности отремонтировать колесо. Я послушал их нудные препирательства и решил, пока суть да дело, прогуляться по главной улице этого населенного пункта. Иван составил мне компанию.
Село, судя по постройкам, было богатым. Крестьян, по причине середины рабочего дня, видно не было, только совсем старые люди и малые ребятишки шевелились по подворьям. Не обнаружив на главной улице ничего достойного внимания и изучения, мы отправились в трактир. Заведение против обыкновения было чистым и ухоженным. Посетителей было мало — только трое ямщиков пили в углу общей залы новомодный в простом народе напиток — чай.
Хозяин, крупный, полнотелый мужик с умильной физиономией, встретил нас радостной улыбкой и глубоким поклоном, как самых дорогих гостей. Он проводил нас к столику у окна и тут же сменил и так чистую скатерть. Величая меня «сиятельством» и «превосходительством», а Ивана «вашим степенством», он принялся расхваливать свою кухню и напитки.
Я напустил на себя строгий вид и велел принести всё самое лучшее и не сметь плутовать. Хозяин отдал распоряжение, и скорые половые тут же принялись накрывать на стол. Пока они подносили закуски, мы с Иваном попробовали местную фирменную водку, настоянную, по словам трактирщика, на заветных травах. Водка, и правда, оказалась отменной и почти не отдавала сивухой. Закуски, овощные и мясные, также оказались вкусными, и мы не заметили, как за разговором усидели целый штоф водки, запивая ею разносолы. Настроение, соответственно выпитому, повышалось, жизнь стала казаться не такой беспросветной.
Перепробовав все поданные к столу холодные блюда, я велел подавать горячее.
В это время на улице показался этап кандальников человек в тридцать под солдатским конвоем. Арестантов я видел впервые, сам от тюрьмы и сумы не был застрахован, потому принялся с интересом наблюдать за происходящим.