– Надо же – безработица! – высказался Цыган. – Демонстрации протеста…
– Танки в городе, – напомнил Костя. – Хорошо зажили, ничего не скажешь. И сколько эта бодяга продолжалась?
– По моим прикидкам, лет пятнадцать. Мои воспоминания четко застопорились на восемьдесят седьмом году. А сейчас на дворе приблизительно две тысячи первый. Или второй.
– Значит, нам где-то около тридцати, – резюмировал Цыган. – Обидно. Полжизни коту под хвост. Знаешь, Гоша, я тебе поначалу завидовал, а теперь прямо и не знаю. Есть такое ощущение, что я гор-раздо счастливее тебя. Извини, конечно…
– А есть некоторые гораздо счастливее нас, – подал голос Белый.
– Это ты о ком? – спросил Цыган подозрительно. – Думаешь, найдется кто-то и с активным сознанием, и с полным объемом памяти? Так ему вообще…
– Ты не понял, – коротко остановил его размышления Белый и отвернулся к стене.
– А-а… – кивнул Цыган. – Ты про «тупых». Да, я не понял. Ваше мнение, Сан Сеич?
Пожилой мужчина отнял ладонь от лица. Он прикрыл глаза, как только Гош дошел в своем рассказе до начала девяностых, и так до самого конца и просидел.
– Ну, в принципе… – начал он, закашлялся и снова надолго умолк. Белый налил ему воды. Сан Сеич благодарно кивнул, сделал несколько глотков, отставил стакан в сторону и о чем-то задумался. Объездчики и Гош безмолвно ждали. – В принципе мои выкладки подтверждаются. У Георгия память сопротивляется попыткам шагнуть дальше тринадцати-четырнадцати лет. Как раз тот период, когда в жизни человека начинаются первые серьезные потрясения. У меня, не знаю уж почему, какой-то мощный шок приходится на середину восьмидесятых годов, то есть мне уже было далеко за сорок… Теперь, после Гошиного рассказа, я догадываюсь, в чем дело. Я совершенно не помню этот новый мир, который на страну обрушился. А он, судя по всему, действительно обрушился. И меня, я так думаю, очень сильно придавило. Н-да…
– А меня когда придавило в таком случае? – поинтересовался Белый довольно зло. – В день рождения?
– Расслабься, брат, – посоветовал Костя. – Вокруг полно народу, который придавило еще в утробе матери. Если судить по поведению. Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох…
Услышав последние слова Кости, Гош нервно дернулся. Все тут же, как по команде, повернулись к нему.
– Зацепило, – резюмировал молчавший до этого Большой.
– Ребята! – сказал Костя очень строго. – Знаменитым поэтом я не был точно.
– Но кто-то ведь был! – заметил Цыган.
– Это что, по-твоему, стихи?
– Не стихи, а как его…
– Частушка, – подсказал Сан Сеич. – Мальчики, а не почитать ли нам на ночь вслух? Как вы думаете, осилим страниц десять Фенимора Купера?
– Вполне, – оживился Белый, встал и направился к книжному шкафу в углу гостиной. – Самая лучшая терапия после откровений нашего заморского гостя.
– Я не нарочно, – притворно обиделся Гош. – Сами уговорили.
– Не валяй дурака, – пробормотал Белый, роясь в книгах. – Ну, чем побалуемся? А может, не Купера? Надоело. Очень уж там все на нашу жизнь смахивает. Давайте полегче. Доктор Белый рекомендует что-нибудь психотерапевтичное. И по возможности познавательное.
– Блюму Вульфовну Зейгарник, – скромно посоветовал Гош.
У Цыгана, Кости и Большого поотпадали челюсти, причем у Большого – с отчетливым хрустом.
– Чего? – не расслышал Белый.
– Есть такая роскошная книга, – объяснил Гош. – Учебное пособие. Называется «Патопсихология». А автор – Зейгарник Блюма Вульфовна.
Объездчики начали ржать. Они хохотали так, будто в жизни не слышали ничего смешнее. В принципе так оно и было. Слышать-то они наверняка что-то слышали, а вот помнить не могли.
– Блюма Вульфовна! – патетически возопил Цыган, воздевая руки к потолку. Задохнулся и, не в силах больше смеяться, принялся надрывно стенать.
Костя выпал из кресла. Большой ревел в три ручья. Белый вдруг резко посуровел, утерся рукавом и сказал:
– Не верю.
– Подумаешь! – надменно сказал Гош. – Людей еще и не так называли. Хорошо, когда у человека хватает сил носить такое заковыристое имечко как орден. А если тебя в детстве из-за него как следует затравят – все, конец света. И вообще, есть куча людей, которые не в силах идентифицировать себя с собственным именем. Нестыковка, и все тут. У нас во дворе ошивались две Леси, одна из которых была Лариса, а другая вообще Ольга, и еще одна Полина, которая тоже была Ольга на самом деле. И где-то, я точно помню, был парень, который себя называл Петя, а потом выяснилось, что он по паспорту Стас. О проблеме самоидентификации целые книги написаны.
Белый стоял к Гошу спиной, поигрывая дверцей шкафа. Остальные трое объездчиков, утирая слезы, продолжали сдавленно хихикать.
– Имена, – сообщил Белый кому-то, кто прятался среди книг в шкафу. – И-ме-на, – он вытащил приглянувшийся том и взвесил его на ладони. – Поверь мне, Гош, ты ошибаешься. Нет на свете кучи людей с проблемой имени. Больше нет.
– А я?! – через силу возмутился Большой. – Думаешь, мне нравится ходить в Больших?
– А ты что, Мелкий, что ли?! – прохохотал Цыган.
– Вот как дам сейчас! По шее!
Белый нашел силы оторваться от шкафа и повернуться к гостиной лицом. Оказалось, это лицо совсем не веселое.
– Знаешь, Гош, – сказал он негромко. – Знаешь, чего я боюсь давно и упорно? С того момента, как тебя увидел. Нет, ты ни в чем не виноват, конечно. Но как бы ты не принес в этот дом беду.
– Эй, Регуляторы! – позвал вдруг Костя. – А куда это Сан Сеич исчез?
– Плачет на заднем дворе, – сказал Гош очень жестко. Он сидел, неестественно выпрямившись, уперев руки в бока, и глазами ел Белого.
– Не придуривайся! – рыкнул на него Белый. – Тебе же снизили агрессию, разве нет? И подняли критику. Знаешь, чего тебе не хватает? Попроси Сан Сеича, чтобы на завтрашнем сеансе немножко опустил тебе самооценку. Понял?! Никто тебя не обижал, ты! И не собирался даже! Я просто честно сказал!.. И теперь ты знаешь, что я думаю! Не о тебе, ясно?! Не-о-те-бе! А обо всей этой безумной жизни!
– А я, значит, самое плохое, что в этой жизни есть, – негромко, но с угрозой заметил Гош.
– Нет, друг мой Гошка, ты не самое плохое. Но ты самое опасное.
– Да почему же?! – искренне расстроился Гош. Видно было, что он уже не злится, а именно расстраивается. Только очень уж агрессивно это у него получалось.
– Потому что мы живем этой жизнью, – объяснил Белый, тоже немного успокаиваясь. – А ты в нее играешь. Балуешься. Ты уверен, что она пройдет, как сон. И значит, можно пока немного развлечься. Заодно – поиграть на нервах четверых молодых идиотов и одного старого дурака… А я тебе говорю – не пройдет эта жизнь! И она еще тебя поставит на четвереньки, может, даже похуже, чем нас. Это я так… Не пугаю. Даже и в мыслях нет. Я просто очень хочу, чтобы ты очнулся по-настоящему. Так, как мы.