– Жизнь есть сон, – ухмыльнулся Гош. – Кальдерон. Н-да. Я в нокауте.
– Пирамидон, – срифмовал Цыган. – Что такое?
В наступившей тишине раздался характерный клацающий звук. Четверо обернулись на него резко, как ужаленные. Костя ловко провернул свой «макаров» на пальце и убрал его в плечевую кобуру.
– Сдурел?! – в глубоком изумлении спросил Белый.
– Я в потолок собирался, – объяснил Костя. – В случае чего. Так, для отрезвляющего эффекта.
– Если ты в прошлой жизни действительно воевал, – сообщил Белый, – то армию твою били все, кому не лень.
– Остынь, а? – попросил Костя. – Ты бы себя видел минуту назад. Я думал, сейчас на самом деле война начнется.
– Ни малейшего шанса, – отрезал Белый. – Я себя контролирую. Я просто за Сан Сеича обиделся.
– Почему? – удивился Костя. – Мало ли, зачем он ушел… Может, еще вернется.
– Пирамидон – это таблетки, – вступил Гош невпопад, но примирительным тоном. – Кажется, анальгетик, то есть от боли. По-моему, конкретно от головной. А Кальдерон – это такой очень древний европейский автор, прославившийся небольшой пьесой с символическим названием «Жизнь есть сон». Вот. Если кто-то хочет послушать лекцию про анальгетики – милости прошу. Ну и что, мне теперь застрелиться? Белый, ну как ты не можешь понять…
– Блюма Вульфовна, – попросил Белый, – заткните фонтан. Хотя бы на время. Ну зачем ты это сказал, дурачина? Ты что, забыл, кто такой Сан Сеич? Или ты нарочно – проверить хотел?
Гош на секунду задумался, потом отчего-то через плечо глянул в сторону двери, за которой исчез пожилой мужчина. И вздохнул. Подумал о том, что вздыхает теперь ежеминутно – столько поводов для этого находится.
– Само вырвалось, – признался Гош. – У меня всегда само вырывается. У тебя – нет, что ли?
– У меня и не такое вырывается. А ты бы мог все-таки хоть немного думать, прежде чем молоть языком.
– Да, может, он этой книги в принципе не читал!
– Это учебник-то? «Психопатология»?
– Не так. «Патопсихология». М-да. Нехорошо получилось. Вот обида, я ведь на самом-то деле хотел вам про Евлампия Феофилактовича Говно рассказать…
Объездчики коротко хохотнули, но как-то уже без огонька. То ли Евлампий Говно показался им персонажем менее ярким, чем Блюма Вульфовна, то ли просто разговор подобрался слишком близко к тому, что составляло главную проблему каждого из них.
Кроме Георгия Дымова, который, похоже, с именем своим уже свыкся.
* * *
На утренней дойке заспанный Гош работал вяло. Но на вечерней проявил усердие и неожиданно почти догнал объездчиков.
– Немного еще подучишься и обставишь любого из нас, – заверил его Цыган. – И не забывай, что старый опытный цыганский дояр всегда готов с тобой поделиться секретами мастерства. Всего за десять баксов. Молодец, Гошка. Умелые руки… – За последние два слова он запнулся языком, и на лице его неожиданно заиграла улыбка совсем другого толка. – Слушайте, Регуляторы! – повернулся он к объездчикам, переливающим молоко из ведер в бидоны. – Мы, конечно, не настоящие индейцы, а даже совсем наоборот. Но! Что нам стоит учинить набег на близлежащие вигвамы и умыкнуть себе по хорошенькой скво?
Большой от неожиданности чуть не уронил ведро.
– Цыган, – сказал он. – Ты не Цыган. Ты Чингачгук. Ты мудр, как Великий Змей.
– Ага, как гадюка, – ехидно поддакнул ему Костя. – А пулю в голову не хочешь?
– За что? – удивился Большой.
– Где ты ее возьмешь, эту скво, так, чтобы без кровопролития? Да с тобой еще и не каждая пойдет…
– Это почему же? – на этот раз Большой даже обиделся. Ведро нехорошо задрожало в его могучей лапе.
– Потому что ты – не-нор-маль-ный! – объяснил Костя.
Большой выразительно сплюнул под ноги и снова занялся молоком.
– Забыл, – признался он. – Каждую ночь девчонки снятся. Какие – непонятно. Но очень хорошие.
– От души соболезную. Нереально это, брат.
– Если правильно себя повести, – сказал Цыган, – можно сойти и за нормального.
– Это на первые десять минут, – помотал головой Костя. – А потом обязательно что-нибудь не то брякнешь или посмотришь как-нибудь не так…
– За десять минут управиться можно, – мечтательно проворковал Цыган.
– Их всех давно поделили, – сказал Костя. – Держат на коротком поводке. Как ты с ней познакомишься, хотя бы и на десять минут? На квартиру же не зайдешь – братва рога отвинтит. Рынок? Тоже сомнительно. А нас к тому же, с нашими безумными рожами, вся Тула знает.
– Зачем нам Тула? – не унимался Цыган. – К чему нам этот злобный городишко? Надо пошарить по тем местам, где мы еще не успели засветиться. Регуляторы! Даешь экспедицию! Разведку боем! По «белым пятнам» на карте родины!
– Новомосковск! – оживился Большой. – Заодно упрем трейлер стирального порошка!
– Кровь с простыней отстирывать!!! – взревел Цыган.
– Почему кровь? – не понял Костя.
– Георгий! – потребовал Цыган. – А ну-ка, закати Регуляторам лекцию о женской физиологии! По десять баксов с носа.
– А-а… – Костя слегка порозовел лицом. – По-моему, я об этом что-то помню.
– Я тоже, – признался Большой. – Но мало.
Гош поднялся с низкой скамеечки, на которой до этого сидел, и зачем-то пнул ее сапогом, чуть не опрокинув заодно полное молока ведро. Пестрая корова неодобрительно переступила с ноги на ногу.
– Ты чего? – спросил Цыган. – Я что-то не то сказал?
– Да нет, – соврал Гош. – Так, промелькнуло… Ерунда. Левая передняя, правая задняя, правая передняя, левая задняя… Или наоборот, с правой?..
– Это уже не женская физиология, – заметил Костя. – Так, кто у нас здесь главный по навозу? Опять я?
– В такой последовательности четвероногие перебирают лапами, – сообщил Гош, уходя в глубь коровника, будто бы за вилами. Цыган подобрал его ведро и понес к бидонам. На полпути он оглянулся. Плечи у Гоша были неестественно опущены.
– Вспомнил что-то, – заговорщически прошептал Цыган объездчикам. – Про баб.
– Эй, Регуляторы! – крикнул из-за ворот Белый. – Вы там заснули? Помогите мне с этой косилкой, а?! Рук не хватает!
– Между прочим, кого в косилку запряжем? – вспомнил о животрепещущем вопросе Цыган.
– Тебя, – сказал Костя. – Чтобы о бабах поменьше думал.
В дальнем углу коровника Гош рассматривал свои руки. Пальцы дрожали. Не от усталости, нет – от внезапно пришедшей и очень сильно ударившей по нервам догадки, что на одном из них могло сверкать золотом кольцо. И не только у него.
Он понимал, что ему не может, не должно быть так больно от этой мысли. Как складывалась его личная жизнь, он совершенно не представлял. Более того, казалось, что это в каком-то смысле удача – не помнить такого. Но все равно ему отчего-то стало вдруг нехорошо.