— Лучшее, что можно представить, — тихо прошептал примарх, но его голос заставил Юлия рухнуть на колени в благоговейном страхе. — Хорус говорил мне о силе, но я и не надеялся, что…
Каэсорон упустил последние слова Феникса, пораженный тем, что видит сопрано Асенеки и сопровождающую его мелодию. Музыка, разлившись по залу, окружала зрителей подобно огромному живому созданию, и многочисленные возгласы и выкрики собравшихся говорили о том, что Юлий не одинок в своем видении. Секунду спустя перед глазами Первого Капитана развернулась ужасающая и захватывающая картина: Летописцы, потеряв рассудок от страха и блаженства, набрасывались с кулаками, ногами и зубами на лучших друзей, стремясь затушить бушующее внутри них пламя чужой или собственной кровью. Большинство, впрочем, накинулось на соседей с не столь смертоносными, но не менее низменными целями, и скоро вся «Ла Венице» обратилась в огромное раненное чудовище, извивающееся в конвульсиях смерти и наслаждения.
Но не только на Летописцев подействовала ожившая музыка. И Астартес оказались не в силах противостоять ужасающей мощи «Маравильи». Их разум, разум простых воинов, не выдержал перенапряжения чувств, вид льющейся крови окончательно сорвал с Десантников оковы рассудка, и они начали действовать единственным известным им путем, пытясь найти успокоение в привычном смертоубийстве. Оргия уничтожения охватила Детей Императора, и вскоре кровь Летописцев как ручиек стекала по ступеням вниз, к авансцене, на которой не умолкала ожившая музыка Беквы Кински
Юлий услышал громогласный, потрескивающий и шипящий звук, словно кто-то бешено рвал в клочья огромное полотно из парусины, и, обернувшись, увидел гигантский портрет Фулгрима, корчащийся на холсте и растягивающийся во все стороны, словно пытась вырваться из рамы. Яркое пламя сверкнуло в глазах двойника примарха, и раздался стонущий крик, оставивший в душе Каэсорона сквозную рану, отравленную чудовищной жаждой блаженства и обещаний ужасных наслаждений.
Призрачные огоньки, устремившиеся ввысь из оркестровой ямы, разом вспыхнули по всей «Ла Венице», они напоминали нечто вроде жирной слизи, подсвеченной внутренним электрическим светом. Приглядевшись, Юлий понял, что огоньки вылетают из раструбов странных инструментов, превращаясь из звуков мелодии в полуживых, змееподобных существ с текучей, сияющей и многоцветной плотью. Безумие и похоть струились в их телах, и те, кого касались щупальца призрачного света, немедля отдавались самым диким мрачным желаниям своего подсознания.
Оркестранты играли так, словно их тела уже не принадлежали им, лица музыкантов обратились застывшими в ужасе ритуальными масками, а руки неистово метались по пультам и трубкам инструментов, управляемые чьей-то чужой волей. Мелодия крепко держала музыкантов в своих тисках, не давая и думать о том, чтобы прекратить игру.
Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте. Конечности певицы болтались в воздухе, скрученные подобно жгутам мокрого белья, и Первый Капитан очень четко услышал, как треск её костей вливается в какофонию миллиона мелодий, заполнивших «Маленькую Венецию». Коралина была мертва, жизнь угасла в её глазах, каждая кость в её теле обратилась в прах — а песня все лилась из перекрученного горла.
Безумие, кровожадность и похоть, охватившие «Ла Венице», достигли новых высот, плоть каждого из собравшихся в зале уже занялась жарким огнем наслаждений, эмоций и звуков, струящимся со сцены. Юлий видел, как Астартес забивали Летописцев до смерти, взрывали их как шарики с колой, пили их кровь, пожирали дымящееся мясо, срывали острыми обломками остей кожу с полуживых тел и заматывались в сочащиеся сукровицей куски, словно в плащи из жутких ночных кошмаров.
Грандиозная оргия смертных зрителей продолжалась на залитом кровью полу, где живые и мертвые тела обращались в орудия темной энергии, вторгающейся в реальный мир и с радостью встречающей каждый акт жестокого насилия.
В центре безумия извивалась Беква Кинска, дирижирующая творящимся вокруг неё хаосом с бредовой улыбкой торжества на губах. Она с величайшим обожанием взирала на Фулгрима, и Каэсорон читал в глазах создательницы «Маравильи», что та искренне считает творящееся в «Ла Венице» величайшим достижением своей жизни.
Внезапно раздался ужасающий вопль, заглушивший на миг даже жуткую какофонию шумов в зале и на сцене. Отыскав глазами его источник, Юлий со страхом увидел, как изуродованное тело Коралины Асенеки поднимается в воздух, а её конечности, прежде безвольно мотавшиеся независимо от тела, вдруг обретают прочность и вытягиваются в стороны. Какая-то неведомая сила овладела останками певицы и начала извращать их в новую, отвратительную форму. Сломанные руки и ноги исцелились и выпрямились, вновь став изящными и стройными, кожа и плоть приобрели нежный, светло-фиолетовый цвет. Прежнее платье из сияющего светло-голубого шелка обратилось полосками блестящей черной кожи, не скрывающей гибкую красоту нового тела, воспрянувшей из груды изуродованной плоти.
Из ниоткуда донесся чудовищно мерзкий, влажный звук, и силы, удерживающие примадонну в воздухе, отпустили её. Существо, прежде бывшее Коралиной Асенекой, с мягким изяществом приземлилось в центре сцены.
Никогда прежде Юлию не доводилось созданий столь привлекательных и отталкивающих одновременно. Стоящее на авансцене обнаженное женоподобное существо вызывало у него разом и дикое отвращение, и пробуждало грызущее изнутри влечение, теплющееся в самом низу живота. Волосы, собранные в косы наподобие тонких рогов, обвивали стройную шею и тонкое лицо с огромными блюдцами зеленых глаз, клыкастым ртом и похотливыми пухлыми губами. Тело создания выглядело совершенным, словно вышедшим из-под резца гения. Гибкое и чувственное, существо обладало одной лишь грудью, и торс его покрывали мерзкие татуировки и пронзали серебряные кольца и штифты. Вместо ладоней и предплечий у явившейся из ниоткуда имелись огромные мерзкие клешни, похожие на крабьи, жуткое сочетание влажной плоти и ядовито-красного хитина. Но, несмотря на смертоносные клешни, существо излучало тревожную соблазнительность, и Каэсорон почувствовал шевеления в тех областях разума и тела, что ни разу не были востребованы со дня его вступления в ряды Астартес.
Создание в теле Коралины Асенеки сделало шаг вперед с текучей, кошачьей грацией, и каждое движение её благоухало сексуальностью, сулившей темные наслаждения и удовольствия, неведомые смертным. Страстное желание отведать их пронзило Каэсорона, и он едва не выпрыгнул из ложи. Сдержавшись страшным усилием воли, Юлий продолжал не отрываясь смотреть на сцену, где оно… она не торопясь повернулась в направлении хористов, и, пристально уставившись на них своими бесконечно древними глазами, откинула точеную головку и завела песнь сирены, столь душераздирающей тоски и зовущей красоты, что Каэсорону пришлось заткнуть уши и охватить кресло ногами.
Прежде чем призывные нотки умолкли, безвольные оркестранты подхватили их, и усилили многократно. Глядя на хористов, Юлий с изумлением наблюдал, как многие из них, издираясь в спазмах, подобных тем, что терзали тело Коралины, с тем же треском костей обращаются в пятерых манящих и отвращающих существ. Остальные, видимо, оказавшиеся недостойными, рухнули наземь окровавленными мешками плоти и костей, их жизни будто послужили источниками силы для превращения других. Присоединившись к явившейся первой «сестре», создания спрыгнули в зрительный зал и закружились в хороводе щелкающих клешней и звериных криков.