Шесть тварей двигались с упругой, животной ловкостью, и каждое движение их бритвенно-острых клешней сопровождалось фонтанами крови из разрезанных артерий и падением отсеченных рук, ног и голов.
Беква Кинска погибла первой, чудовищная клешня вонзилась в неё сзади и вышла из грудной клетки, сопровождаемая треском костей и брызгами крови. Но, даже умирая, певица улыбалась при виде чудес, главным устроителем которых была она, величайший гений музыки в истории человечества. Остальных оркестрантов разорвали на куски прекрасные чудовища, двигаясь со злобной похотью и невероятной скоростью, о которой даже Юлий мог лишь мечтать.
И мелодия «Маравильи» разом стихла, лишившись музыки, проводники которой сгинули в ласковом водовороте жестоких клешней. Юлий закричал, ощутив внутри себя необъятную пустоту, отсутствие музыки отзывалось пылающей болью в его костях.
Но, хотя мелодия хаоса больше не звучала, «Ла Венице» по-прежнему представляла собой жуткое место. Убийства и совокупления волнами крови прокатывались по залу, и, хотя крики агонии и стоны экстаза понемногу начали заглушаться воплями боли, исчезновение музыки вызвало новый приступ кровавого безумия.
Каэсорон услышал, как Марий издает хриплый крик утраты, и, повернувшись к боевому брату, успел увидеть, как тот выскакивает из Гнезда Феникса. Фулгрим смотрел ему вслед, тело примарха вздрагивало от полноты чувств и наслаждения, и Юлий, нетвердо держась на ногах, выглянул из-за бортика ложи. Вайросеан, порывшись в окровавленных руинах оркестровой ямы, добыл себе один из странных инструментов, изобретенных Беквой Кинской.
Это было длинное трубчатое устройство, которое Марий положил на сгиб руки, словно длинноствольную винтовку, и пальцы его забегали по шифтам инструмента, добиваясь вибрации, схожей по тону с ревом цепного меча. Пока Каэсорон следил за Третьим Капитаном, безуспешно пытающимся воспроизвести утраченную мелодию, Дети Императора со всего зала сбежались к сцене и, расхватав оставшиеся инструменты, последовали за Марием в его бесплодных усилиях.
Сделав глубокий вдох, Юлий покрепче уцепился за бортик ложи, чувствуя, что ноги его не держат.
— Я… что…? — исчерпав текущий словарный запас, он с надежной в глазах посмотрел на стоящего рядом Фулгрима.
— Превосходно, не правда ли?! — оживленно спросил тот. Кожа примарха блистала, словно лучась неведомой энергией, глаза горели ярким огнем. — Госпожа Кинска пронеслась перед нами словно пылающая комета! Все, подняв головы, в восхищении смотрели на неё и вот — она пропала! Никогда больше мы не увидим никого равного ей, и никто из нас никогда её не забудет.
Первый Капитан хотел было что-то ответить, но в этот мин за его спиной раздался чудовищный грохот. Обернуввшись, Юлий увидел облако пыли, вздымающееся над грудой обломков, в которую превратилась часть зрительного зала. Марий Вайросеан стоял в центре оркестровой ямы, электрические разряды прыгали по его телу, а руки Десантника крепко сжимали превратившийся в оружие музыкальный инструмент. Вновь прозвучал дикий вой, и почти осязаемая звуковая волна пронеслась по «Ла Венице», обрушив один из балконов на противоположной стене. Обломки мрамора и пыль штукатурки разлетелись по залу, а стоящие рядом с Марием Дети Императора радостно завопили, вторя заговорившему инструменту.
Секунды спустя, каждый из них перенастроил свои устройства и крещендо хаоса возобновилось с новой силой, воющие удары звуковой энергии разрывали «Ла Венице» на части. Чудовищные женоподобные твари собрались вокруг Вайросеана, вплетая свои неествественные крики наслаждения в бредовую музыку, создаваемую Десантником.
Марий направил свой инструмент в толпу и взял оглушительную басовую ноту, отозвавшуюся новым ужасающим взрывом. Ударный аккорд, словно вой экстаза, обрушился на смертных разрывами перепонок и сотрясениями мозга. Что до оказавшихся в эпицентре, то их беспомощные тела разлетелись на части, а черепа взорвались изнутри, не выдержав диссонансного сверх-шума.
— Мои Дети Императора, — улыбнулся Фулгрим. — Что за прекрасную музыку они творят!
Взрывы плоти и камня метались по «Ла Венице», Марий и остальные Десантники наполняли её мелодией Апокалипсиса.
КАПИТАН БАЛЬХААН, НЕДВИЖНО СТОЯ ЗА СВОЕЙ командной консолью, изо всех сил пытался дышать спокойно. Причина его волнения была ясна — в нескольких шагах от Каптая, на капитанском мостике «Феррума», возвышались три величественные и грозные фигуры. У «штурвала» корабля — пульта контроля двигателей — замер Железный Отец Дьедерик, столь же благоговейно взирая на Примархов, собравшихся на военный совет, на котором предстояло обсудить наилучший способ уничтожения вражеских сил на Истваане V. В любимых древних книгах по истории Терры Бальхаану доводилось читать о многих героях, среди которых своим величием выделялись могучий Хектор, смелый Алехандир и возвышенный Торквиль.
Историки, впрочем, упоминали о том, что все трое были царями своих народов, и, следовательно, их жизнеописания содержали множество ярких, но льстивых и неумеренных преувеличений. Каптай считал все подобные рассказы выдумкой, не веря в полубогов, способных увлекать за собой одним своим видом многотысячные армии — но сегодня, глядя на трёх Примархов, командор «Феррума» признавал свою неправоту. Великие и прекрасные поодиночке, собравшись вместе, они производили неописуемо грандиозное впечатление. У Бальхаана не находилось слов, чтобы описать то восхищенное преклонение, что он испытывал в присутствии владык трех верных Императору Легионов, почтивших своим присутствием мостик его корабля.
Феррус Манус, облаченный в привычную мрачно поблескивающую броню, на голову превосходил в росте обоих своих братьев. Словно упрятанный в клетку снежный лев Медузы, повелитель Железных Рук в волнении ходил из стороны в сторону, ожидая новостей от остальных Легионов. Сам не замечая того, Манус постоянно ударял крепко сжатым серебряным кулаком одной руки по ладони другой, и во всей его фигуре читалось неуемное желание поскорее обрушить месть на головы предателей.
Рядом с мощным, мускулистым и ширококостным Феррусом его брат Коракс, владыка Гвардии Ворона, казался гибким и стройным. Его доспех, выкрашенный в тот же непроницаемо черный цвет, что и у Мануса, отнюдь не блистал, но поглощал малейшие лучики света, осмелившиеся коснуться него. Белая отделка его наплечников, выполненная из слоновой кости, и укрепленные на спине огромные темноперистые крылья контрастно оттеняли его бледное, с острыми, орлиными чертами, лицо. Глаза Коракса напоминали куски неизбывно черного угля, добытого из самых глубоких шахт в вечной тьме, а на латных рукавицах брони зловеще посверкивали очень длинные и крайне острые серебряные энергокогти. За почти час, прошедший с начала совета, Примарх Гвардии Ворона ещё не произнес ни единого слова, но Бальхаан по рассказам о Кораксе знал, что это молчаливый и мудрый воин, не любящий попусту сотрясать воздух.
Третьим был Вулкан, вождь Легиона Саламандр, тот, с кем Феррус Манус дружил сильнее прочих — оба они славились не только воинскими умениями, но и кузнечным мастерством. Его кожа, смуглая и темная, казалась чернее доспехов Коракса, но в ясных глазах светилась мудрость, которой не могли похвастаться умнейшие из ученых Империума. Броня Вулкана поблескивала ярко-зеленым цветом морской волны, но на каждой из керамитовых пластин кусочками кварца и обсидиана изображалось буйно полыхающее пламя. Один из громадных наплечников прежде был черепом огненного дракона, одного из чудовищ, на которых Вулкан сотни лет назад охотился вместе с Императором, с другого же свисала чешуйчатая мантия, способная поспорить в прочности и жаростойкости с адамантием — шкура, содранная с такой же могучей твари Ноктюрна.